Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс

слова. Смотрю только на Джеймса, думаю только о Джеймсе. Иеремия произнес одну молитву, а потом «Аминь!» и еще молитву, а потом «Аминь!» и столько раз прошел вверх и вниз по берегу, что протоптал в мягкой земле тропинку. Наконец он приступил к делу и произнес слова, которые нас действительно соединили. «А ты, Джеймс?» и «А ты, Мариам?»

И мы оба сказали: «Да».

А потом было много еды, танцев и смеха. Ох уж эта Айрис! Должно быть, готовила день и ночь! Рис и курица, жареная оленина, кукурузный хлеб, сытный, как пирог, и рагу из кролика, которое она называет «фрикасе». Мастер Роберт позвал темнокожего скрипача из Бедфорда, и тот все играл и играл без устали. Белых людей было почти столько же, сколько и цветных, со всего округа. Это был день моей свадьбы, но я же лекарь и повитуха, и мое призвание всегда со мной. Поэтому навестила нескольких больных, малышей и новорожденных. Мальчики Махалы и Нел были вечно голодными и хорошо прибавляли в весе. Крошка мистрис Пейшенс тоже. Джейн…

Я отвела ее в сторону, подальше от шума и ушей, которые могли оказаться поблизости.

– Кровотечение остановилось, мисс Мариам, – тихо сказала девочка, не поднимая глаз. – Мне уже не больно.

– Хорошо. Так и должно быть. Ежели вдруг в животе начнет тянуть или почувствуешь напряжение, посылай за мной, поняла?

Джейн кивнула. В стороне на нас смотрит ее мать, Сэди.

– Да, мэм. – На этот раз девочка взглянула на меня. Выражение ее лица разбило мне сердце. Ни в этом, ни в каком-либо другом мире не было богов, которые могли бы объяснить мне, почему у совсем еще юной девочки должно быть печальное лицо пожившей, много перенесшей женщины. – Спасибо вам за все.

Лицо маленькой Джейн будет всю оставшуюся жизнь стоять перед моими глазами. У меня и у самой было такое же.

Празднование продолжалось и после захода солнца. От земли, увлажненной ливнями, шел пар, и воздух по берегам Быстрого ручья был сырым, густым и искрился светлячками. Стоял теплый вечер, дул легкий приятный ветерок. Уже смеркалось, но различить светлую одежду людей, идущих в сторону фермы, слыша, как они смеются, перебрасываются шутками, а некоторые напевают и приплясывают, подогретые виски, еще удавалось. Завтра рабочий день, но сегодня, сейчас – праздник. Джеймс взял меня за руку, и мы молча пошли вместе вслед за остальными. Просто быть рядом часто лучше всяких слов.

На полпути Джеймс свернул со старой тропы для скота и направился к устью ручья, где пресная вода смешивалась с соленой морской.

– Куда мы идем?

– Сама увидишь.

Тьма стояла хоть глаз коли, и я не могла разглядеть его лица, но чувствовала, что он улыбается. Мы шли известной мне тропинкой, которая вела к маленькой бухте. Там у кромки воды стоял мужчина, чье лицо освещал свет костра. Юпитер.

На нем была одежда из белого полотна, а в руках – тыква, которую, как я знала, старейшины моего народа использовали только в священных случаях. Последний раз я видела такое давно, еще у себя дома. Мне тогда не разрешили остаться до конца праздника, одна из сестер отправила меня спать. Оказывается, Юпитер родом из племени моего отца, да еще и жрец. Я поклонилась. Джеймс сделал то же самое.

– Боги велели мне благословить ваш союз, скрепить его по обычаю нашего народа, – Юпитер говорил низким, хриплым, грубым голосом, будто у него повреждено горло. И медленно, словно молился над каждым словом. Я впервые услышала его голос. Дарфи, помнится, болтал, когда Юпитер не слышал, что речи возница лишился из-за удара, того, что белые называют апоплексией. Но оказалось, слова его не покинули. Наверное, Юпитеру было удобнее, чтобы все эти господа думали, будто он онемел. Теперь же, когда рядом стояли только мы с Джеймсом, он не просто говорил, но словами моих родителей.

– Как тебя называет отец?

Я сказала, заметив удивление Джеймса. Юпитер кивнул.

– Я прошу богов, Маленькая Птичка, благословить твой союз с этим человеком, этим Джеймсом, и прошу их направлять вас, пока вы живете вместе, воспитываете своих детей и следуете своему призванию.

С Джеймсом он говорил по-английски. А со мной – на том языке, который я слышала с первых дней своей жизни.

Юпитер наказал Джеймсу чтить и уважать меня, поддерживать мое призвание повитухи и лекаря, вести наших детей по пути предков, его и моих, раз уж он привел нас так далеко, через воды Атлантики.

Мне он сказал:

– Ты вдали от своего народа, Маленькая Птичка, как и я. Как и все мы. Мы… вы создадите в этих местах новых людей… здешние-то уж забыли, что их предки тоже когда-то давно пересекли воды, чтобы попасть сюда… И воспоминания о предках тускнеют у них в головах. Вы должны помнить то, что многие забудут. Должны передать дальше слова, истории, имена, чтобы наши предки не бродили заброшенными в мире духов. Наша память укажет им путь. Ты понимаешь меня?

– Да.

Юпитер повернулся к Джеймсу и сказал то же самое на английском языке, который знал Джеймс. И Джеймс тоже уронил: «Да».

Юпитер кивнул и сказал, что это хорошо, и благословил нас, и попросил предков, пребывающих в этом месте, в этой Вирджинии, и тех, кто за темными водами, присматривать за нами и вести нас.

Было уже очень поздно, когда мы собрались уходить, и небо высветилось яркими звездами. Юпитер тронул меня за руку и попросил поговорить наедине. Джеймс кивнул и сказал, что подождет возле лодки с голубым дном, вытащенной на берег в камышах.

– Я скажу немного. – Голос у Юпитера звучал более хрипло.

– Дядюшка, я могу тебе помочь? – спросила я. – Хочешь, заварю чай, который успокоит твое горло.

Он медленно покачал головой.

– Спасибо, Мариам, не надо. Я скоро покину это место, – сказал Юпитер. – Возможно, уже завтра буду далеко. Мне приятно видеть тебя, слышать твои слова, видеть, как ты выздоравливаешь сама и делаешь сильными наших малышей. Ты настоящее сокровище, Маленькая Птичка… Боги благословят тебя, а предки будут наблюдать.

Я сумела только кивнуть. Потом попрощалась с Юпитером и пошла вдоль кромки воды к Джеймсу, который поджидал меня у голубой лодки. Он обернулся, чтобы помахать старику, но тот уже ушел, а огонь погас.

Предки будут наблюдать…

8

Жена Джеймса

Хижину я не называю нашей или своей, потому что здесь нам ничего не принадлежит. В стране английского короля мы и сами-то себе не принадлежим. Я это знаю. И Джеймс это знает. Но любит говорить «наше место», «наша земля», словно эта маленькая полоска травы закреплена за