Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс

хоть и не объяснил почему. Но если Иеремия нашепчет мастеру Томасу свои гнусные наветы, неизвестно, что произойдет. Продавать меня Нэш вряд ли станет: повитуха слишком ценный работник, а этих людей интересуют только деньги. Но поступить куда хуже он способен, не позволив нам с Джеймсом соединиться.

5

Пейшенс

В том месяце мне пришлось принять четверых детей, хотя было известно только о троих. Я так задымила хижину Махалы пряными травами, что мы обе чуть не задохнулись. Но тепло и аромат подействовали, и в результате мы кашляем и смеемся. Ее малыш скользнул мне в руки, извиваясь, как только что пойманная рыбка, брыкаясь и вопя, словно от злости на весь мир. Крепыш. Махала улыбалась не переставая, а когда я положила мальчика ей на руки, глаза ее наполнились слезами.

Ее мужчина, Том, привел детей познакомиться с новым братиком, а мне заплатили одеялом и курицей.

Ребенка Нел я принять не успела: он вылетел в этот мир прямо на пол посреди хижины! Еще один мальчик, орущий во всю глотку, широко раскрыв рот и демонстрируя розовые десны. Толстячок. Маккей дал мне монету, а Нел – кусок тонкой ткани на платье. Я не спросила, откуда она взялась.

Когда пришло время Пейшенс Нэш, мастер Томас сам приехал за мной в «Белые клены» в своем экипаже. Сказал, что никому другому не доверяет. И всю дорогу болтал без умолку. Не мог удержаться, нервничал, будто у них это первый ребенок.

– О-она вроде такая спокойная, уравновешенная, – говорил он дрожащим голосом. – Как будто знает, что делать, знает, что ребенок… что с ним… хорошо…

Томас Нэш, покраснев, растерянно глянул на меня, затем на лошадь, затем снова на меня.

– Она справится, правда? – спросил он. – Похоже на то. Но я боюсь слишком надеяться. Просто это так… это первый раз после Томми, когда она… доносила до сих пор…

Я пробормотала:

– Да, сэр, – и сосредоточилась на предстоящем.

В первый день, когда я сюда приехала, мне сказали, что Пейшенс Нэш обычно скидывает еще в первые месяцы на «стадии рвоты». На этот раз ей удалось благополучно пережить и эту стадию, и все девять месяцев. И, насколько я могла судить, ребенок в ее огромном животе был далеко не тщедушным. А поскольку она до смерти боялась выкидыша, последние два месяца за мной посылали почти каждую неделю.

– О, Мариам, слава Господу, ты здесь.

Рода и мистрис Пенн, сестра Пейшенс, приехавшая из города Ричмонд, приготовили постель, свежее белье и вскипятили воду. Рода – просто чудо. Что ее погнало замуж за Иеремию… впрочем, есть мысли и поважнее.

– Тебе нужно что-нибудь еще? – поинтересовалась Рода мимоходом.

– Когда она ела в последний раз? – спросила я.

– Да пожалуй, только вчера, – довольно усмехнулась Рода. – Тогда ей чуток приплохело, и я подумала… лучше ее много не кормить. Похоже, ей это не нравится!

И мы дружно рассмеялись. Поскольку мистрис Томас если что и нравится, так это как раз плотно поесть.

– Я думала, она почти готова, и Мариам не придется убирать еще и…

– Вот спасибо, – поблагодарила я, закатывая рукава.

Пейшенс вскрикнула. Этот ребенок явно рвался на свет.

– Госпожа, – сказала я, подходя к кровати, – давайте-ка посмотрим, как вы.

Как она!.. Это было то еще зрелище. Давно я не видела такого разгрома. Мистрис Пейшенс свила на кровати настоящее гнездо, как дикий зверь, скомкав белье в комок, несмотря на все старания Роды и сестры. Подушки раскиданы по полу (Рода подбирает, госпожа Пейшенс расшвыривает), повсюду растеклась вода, а сама госпожа Пейшенс… ну, она тоже в беспорядке, волосы спутаны, всклокочены, с лица капает, кулаки стиснуты.

– Мариам, как же мне больно! Меня просто на части разрывает! – вскрикнула она, поднялась и упала на колени, хрюкая, как свинья.

Ее сестра смотрела на меня, словно первый раз увидала такое чудище. Похоже, мистрис Пенн представления не имеет, как рождаются дети. Рода слегка улыбнулась.

Я растираю хозяйке спину и кладу на нее теплое полотенце, которое дала мне Рода.

– Я уже здесь, мистрис Томас. Все будет хорошо. Младенчик просто спешит увидеть маму, вот и все. Сейчас… перевернитесь… я посмотрю…

Так и думала: ребенок идет попкой. Я кивнула Роде, чтобы та помогла мне. Поискала взглядом мистрис Пенн, но услышала, как ее рвет в соседней комнате. Вот же досада. Лишняя пара рук сейчас бы очень пригодилась.

Нам с Родой – а Рода ростом примерно с двенадцатилетнюю девочку – нужно приподнять, перевернуть хозяйку и мягко положить на кровать. Она кричит как резаная и размахивает руками, будто собирается нас ударить. Рода закатывает глаза.

Я стараюсь быть с мамочкой как можно нежнее. Ей ведь очень трудно. Больно. Ребенок движется, отчего она чувствует себя ужасно. Страшно, ведь боятся почти все роженицы. Боятся за себя, за ребенка. Но мистрис Пейшенс вопит, как полоумная дура, цепляется за меня и мешает ее осматривать. Потом начинает еще и извиваться и не дает проверить, как там ребенок. В общем, времени понадобилось больше, чем следовало бы, да еще и ребенок пошел быстро…

– Пейшенс! – рявкнула я. – Заткнись!

У Роды глаза сделались по блюдцу. В комнате стало тихо. В соседней комнате перестали блевать, и мистрис Пенн высунула голову из-за косяка.

Хозяйка замерла, разинув рот, но не издавала ни звука. Просто смотрела на меня.

– Теперь, если хочешь родить хотя бы на этой неделе, прекрати верещать и послушай меня. Малышка идет попкой, и мне нужно ее развернуть. Будет больно, так что закусывай губы, сжимай кулаки, задерживай дыхание, делай что хочешь. Но кричать нельзя. Напугаешь ребенка. Понимаешь меня?

Пейшенс смотрит и молчит. Я знаю, о чем она думает. А потом она глубоко вздохнула, закрыла рот и кивнула.

Малышка развернулась как волчок и выскользнула, не дав мне толком подготовиться. Извивалась, пинала меня прелестными розовыми ножками и кричала. Кричала так, словно звала экипаж. Или вела за собой полк. Кричала, широко открыв рот и высунув розовый язычок. Крепенькая. Здоровенькая. Сильная духом.

Мать не понимала, плакать ей или смеяться. И сделала и то и другое. Не дожидаясь, пока мы обмоем ребенка или ее, схватила малышку и принялась целовать. Вытащила грудь и попыталась кормить, хотя молоко еще не пришло. Запела и принялась укачивать ребенка, плача и смеясь разом. Мастер Томас вломился в комнату, едва не снеся дверь, и уселся на кровать прямо на неубранные еще простыни, в лужу крови, воды и разных жидкостей. Ему было все равно. Он тоже плакал и смеялся, как и жена, и дрожащим пальцем гладил щечку новорожденной дочери.