Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс

сделано правильно. Здесь некоторые женщины хоронят послед. Женщины из народа моей матери сжигали его и возносили молитвы богу, имени которого я так и не узнала. Это женское дело, а я в то время еще не была женщиной. Я не ухожу, пока все не будет сделано, как меня учили. Это означает, что как бы мы с Джеймсом ни хотели забраться под одно одеяло и не вылезать из маленькой кроватки, которую он сделал для меня, не было у нас такой возможности.

– Мариам, в воскресенье перед ужином на берегу Быстрого ручья будут крестить старшего сына Филдинга, а потом праздновать. Я был бы рад, если бы ты поехала со мной, – Джеймс улыбнулся. – Я могу за тобой зайти, если ты не против.

На берегу ручья действительно готовилось богослужение, и всех, работавших на этих плантациях, отпустили, и большинство ушли, когда им разрешили их белые хозяева – братья Нэши, Клайд Маккей, Уормли, Бэгготты, Раутты, Килпатрики. По воскресеньям, если не требовалось убирать урожай, многие не работали. Домашних слуг это не касалось – те всегда были при деле. День считался особенным, и люди пользовались свободным временем, чтобы отдохнуть, навестить родных, которые живут вдали, потискать младенцев и посоветоваться со старцами.

Обычно мы собирались на участке Рауттов, на поляне на западном берегу Быстрого ручья возле древнего дуба, расколотого молнией во времена, когда на эти земли еще не ступала нога человека, все боги были детьми, а мир вступал в пору юности. Люди слушали проповедника, восхваляющего небо, спасение и искупление грехов, пели песни и совершали ритуалы в водах ручья, очищаясь от плохого, приветствуя хорошее, в знак уважения омывая ноги друг другу. Я соглашалась приходить, если не принимала роды или не отдыхала после них. Песни успокаивали, ритмы были знакомыми. У меня ведь здесь нет родных, а поесть в компании всегда приятно. Тем более я никогда и не любила есть в одиночестве. И каждый раз, выходя из хижины, брала с собой свою корзину, потому что наверняка придется помочь кому-нибудь с очередной хворью или осмотреть чей-нибудь округлившийся животик.

Хотя я принимала все, что имело отношение к Джеймсу, но к этим собраниям отношение у меня было двоякое.

Из-за Иеремии.

Нынче я сидела на одеяле в тени дуба и укачивала маленького Дикона, пытаясь его успокоить. Иеремия прошел по берегу, приподнимая шляпу перед женщинами, пожимая руки мужчинам, поглаживая малышей по головке, и у меня в ушах звучал его обволакивающий голос. Он был одет как джентльмен: пальто и брюки, белая рубашка сверкала на полуденном солнце, словно под лампой, шею охватывал тонкий галстук. И все это на такой жаре! В ботинки можно было смотреться, словно в зеркало. Всю одежду на Иеремию перешивали из гардероба мастера Томаса, когда тот отказывался от нее из-за какого-то невидимого изъяна. Иеремия гордился своим внешним видом и всем, кто его слушал, говорил, что подобный облик придает ему значительности. Его жена Рода тоже гордилась, но на ушко сказала мне, что блестящие ботинки мужу малы, сильно сдавливают и натирают большие пальцы на ногах: может, я гляну? Она беспокоилась, как бы не началось заражение. Все это я узнала некоторое время назад, когда лечила Роду от нарушения женского цикла. Мари Катрин говорила, что с моим ремеслом меня часто будут посвящать в большие и маленькие тайны. Мысль, что большой палец ноги причиняет Иеремии боль при каждом шаге, приносила мне чувство удовлетворения.

– Добрый день, мисс Лета. Как поживает тетя Пегг? Сайрус, как дела? Это новая девочка? Как ее зовут? Эгги? Мисс Фанни, день добрый. Хитт, ты еще долго? Ох-ох-ох, Господь всемогущий.

Иеремия петлял между людьми, словно яркая белая нить, вплетающаяся в черный ковер, хотя мне казался скорее змеей, которая скользит по траве, обвивая лодыжки людей, впихивая им в головы и внушая правильное, со своей точки зрения, представление о мире. Снимаю шляпу перед этим умением, кланяюсь. Он был проповедником, этот Иеремия, и одновременно конюхом в доме мастера Томаса. Люди называли его преподобным, а он считал, что это слишком величаво для него и вряд ли по душе господину. Но не препятствовал им. Ему это нравилось. На мой взгляд, он был таким же скользким и сомнительным, как и те ложные боги, о которых он разглагольствовал. Мне трудно произносить некоторые библейские имена, и «Иеремия» было одним из таких, поэтому я звала преподобного «Мия», чем вызывала его недовольство. Он заявил, что мне следует отказаться от языческих слов и имен и говорить на языке господина, точнее, именно его господина. Я не стала ему объяснять, что знаю и умею произносить много слов, принадлежащих и христианам, и другим людям, что мне ведомы разные имена. У меня самой было имя, данное мне родителями, которое принадлежало только мне, а также имена, которыми меня нарекали Цезарь и другие. Но я ничего такого ему не сказала. Пусть думает что хочет.

И продолжала звать его «Мия». А он, когда я не слышала, называл меня языческой ведьмой.

Авденаго[48], старший парнишка Айрис, то и дело попадал в переделки, получая ссадины и царапины. Так что почти каждый раз, завидев меня, Айрис просила подлатать сорванца. Именно этим я и занималась, когда нас увидел Иеремия, который пробирался вверх по заросшему высокой травой холму туда, где мы сидели.

– Господь отдыхал в день субботний, – изрек проповедник.

Айрис фыркнула, шлепнув Авденаго, чтобы замолчал, и похлопала по попе маленького Дикона, спавшего рядом.

– Лучше бы Господь сообщил об этом мастеру Нэшу, а то ведь у нас редко какое воскресенье выдается без работы. – Мы с Айрис посмотрели друг на друга и рассмеялись, неожиданно ощутив необыкновенную легкость. А на лице Иеремии появилось кислое выражение.

– Мы с мастером Томасом в полном согласии… – заявил он, будто среди белых у него имелся какой-то вес. – Лучше свято блюсти субботу.

Айрис фыркнула. Я усмехнулась.

– Дети появляются на свет, люди болеют и нуждаются в заботе, когда приходит их время, – сказала я, не глядя на него. – И моя работа – печься о них, когда меня просят, хоть в субботу, хоть нет.

– Вы сейчас на земле короля, мисс Мариам, – сказал Иеремия тем тоном, которым он «наставлял» свою паству и который я ненавидела всей душой. – Время оставить языческие пути и принять слово Господне. Креститься и родиться новой и чистой… – Сказать не могу, до чего мне опостылело слышать, как этот человек называет меня язычницей.

– Я много раз видела, как рождаются младенцы, – заметила я, не в силах удержаться. – Они новые, но вовсе не чистые.