Дом на болотах - Зои Сомервилл

пустой горшок. Мы были у меня в саду. Там мои пчелы сновали и такая жара стояла, что птицы затихли. Сидели на заднем крыльце – она вытянула ноги, коричневые, как орех, но лицо было больное, как будто она недоедает.

– Ты всегда сможешь сюда прийти, – говорю я. Но мои слова вроде как на нее не подействовали.

Она едва кивнула, словно не верила в то, что я сказала, и я подумала, что же у нее там с этим мужем, если она такая невеселая. И вспомнила Луизу после того, как детки ее умерли и когда Роза родилась. Как будто в ней поселилась какая-то хворь и отравляла все хорошее и доброе. Надо было догадаться, к чему все идет, такая она тогда была.

37

Снежный занос

27 ДЕКАБРЯ

Было темно, и Мэлори не понимала, где находится. Она сонно приподнялась на локтях. Она в гостиной. Вот елка, которую она срубила, вот камин, а над ним зеркало. Она не помнила, почему оказалась здесь. От двери тянуло холодным сквозняком. Голова у Мэлори болела, во рту было сухо.

В коридоре сосулькой стоял свет. Входная дверь была приоткрыта, и за ней виднелось белое. Деревянный пол припорошило снегом. На Мэлори были толстые носки и халат, но от двери тянуло ледяным пронизывающим холодом.

Как лунатик, она двинулась к двери. Снаружи густыми хлопьями падал снег. Он уже стоял высокими сугробами, высился вдоль живых изгородей, тяжело лежал на ветках. Все казалось нереальным. Она стояла, завороженная его холодным великолепием, пока не заметила внезапное движение в темноте, среди деревьев напротив. Что-то качнулось, с дерева осыпался снег. Вглядываясь в белый сад, она вспомнила тупое потрясение после прочтения бумаг, чувство растерянности. Она стояла на пороге, не понимая, в чьем она теле. Она Мэри Скиннер? Мэлори Кэвендиш? Или кто-то еще?

Она поднялась в спальню. За дверью Фрэнни не было слышно ни звука, так что она вернулась на кухню заварить чаю и нарезать оставшийся хлеб для тостов. Они успокаивали, эти автоматические мелкие движения. Она покрутила ручки приемника и в конце концов нашла местную станцию. Слова плыли сквозь привычную плотную волну помех.

…железнодорожные пути между Шерингемом и Холтом закрыты из-за ночного снегопада, но Британские железные дороги заверяют, что движение скоро возобновится… Сугробы высотой до трех футов в некоторых прибрежных районах… в Уэнсаме и Норидже гололедица…

Приемник так и продолжал то ловить частоту, то уходить с нее, выдавая обрывки о гололеде по стране. Мэлори попыталась представить, как катается по реке на коньках. Звучало волшебно, как в Нарнии. Они как-то ходили на лодке в Уэнсаме, взяли прогулочную от парома Пулла до Торп-Сент-Эндрю, ей было лет десять, а ее родители (приемные родители) ей казались уже стариками. Поездка была не такой, как та, о которой писала Розмари, на «Танцующем свете» в Заводи, Мэлори была просто ребенком с родителями, но в каком-то смысле не слишком от нее отличалась. Когда ты на воде, что-то тебя выводит из времени. Их лодка называлась – она напрягла память – никак не называлась. Отец суетился у штурвала, а мать сидела, вцепившись в сумочку, и отказывалась смотреть за борт на бегущую мимо реку или на птиц на ветках деревьев, мимо которых они проплывали. Мэлори все очень понравилось, но больше такое не повторялось. Она снова спрашивала себя со вспышкой обиды: почему они ее выбрали? Она что, была для них таким ужасным разочарованием? В пабе в Торпе они сидели на траве с бутылкой газировки. Отец взял пиво и показывал руками фокусы, чтобы ее рассмешить. Было чудесно, такое время вдали от самих себя. Шипение газировки в носу, гул чужих разговоров, мерцающая вода всего в нескольких шагах. Но по реке приплыли лебеди, и мать закричала, чтобы Мэлори от них отошла, так что все вернулись за столики в паб. Так всегда было. Мать всегда что-нибудь да раздражало. Что-нибудь, что делала Мэлори. Свет в кухне мигал и гудел. Казалось невероятным, что он еще есть, учитывая вчерашнюю метель. Молоко, купленное в сочельник, кончилось, и даже если в этот дом доставляли покупки, в чем Мэлори сомневалась, никто не сможет сюда добраться. Она снова вскипятила талую воду, выпила солоноватого черного чая и погрызла тост. Она пыталась представить себя ребенком, который ест тосты с родителями: обычное детство, типичная сцена завтрака. Но она всегда еле-еле ковыряла свою порцию. Ешь почеловечески, говорила мать. Она всегда пыталась заставить ее есть. Мэлори охватили злость и жалость – к матери и к себе. Она вспомнила кое-что, что мать ей говорила. «Ты была такой худенькой малышкой. В чем душа держалась». Она говорила это так, словно Мэлори была в этом виновата. Теперь, когда она это вспомнила, все встало на места. Ее родители были невысокими, коренастыми людьми. Ее худоба, ее нематериальность, наверное, казалась оскорбительной – постоянным напоминанием, что она не их. И волосы у нее были не светлые, и глаза не голубые, какие, кажется, были у всех девочек вокруг. Она была темненькой, серой мышкой с глазами цвета пруда. Другие девочки заплетали друг другу волосы. К ней никто не прикасался. Только перебравшись в Лондон, она поняла, что может быть желанной. Нужно было шевелиться, дойти до машины, посмотреть, можно ли выбраться. Незачем им вдвоем торчать тут еще день. Рождество прошло. Оставаться дольше не имеет смысла. Собственное тело казалось Мэлори тяжелым, словно на нее давил груз ее настроения. Медленная, но уверенная мысль вползла в ее мозг, как слизень. Дочь.

Наверху странно пахло. На верхней ступеньке лестницы она повернула направо, а не налево и вошла в пустую спальню. Будто во сне, она увидела, как открывает в ночном воздухе окно и высовывает голову наружу. Сейчас окно было закрыто, но она слышала сквозь него, как стонут на ветру деревья. Ничего, кроме белизны и белого шума. Ледяные узоры покрывали окно снаружи и изнутри, ветер подхватывал снег и разносил его вихрями и смерчами, насколько хватало глаз. Комната выходила на север, на море. Внизу, в саду, там, где должны были быть деревья, чтото двигалось. Дрожа, Мэлори протерла окно, и – да, теперь она в этом не сомневалась – на краю сада что-то было. Словно дежавю, в памяти вспыхнуло, что она уже видела нечто подобное в снегу, какую-то белую фигуру. Наверное, то был один из снов, которые стали ей сниться с тех пор, как она сюда приехала. Она собиралась открыть окно, когда услышала за спиной кашель и вернулась к свету дня. Фрэнни. Странный запах шел из комнаты