Старый рыцарь - Дилара Маратовна Александрова

вы никого не найдете. Пусть господа дерутся с господами, но умения это им не прибавляет.

— У господ и мечи крепче, и кони породистей. Они щелкают нас на остатки.

— Глупости, Густав, нацепи хоть десять доспехов с бабскими узорами, умения это не прибавит. Меня звать Торленд, а как вас, сир?

— Фолкмар, и я очень желаю участвовать в турнире.

В таверну вошли несколько рослых мужчин, и, не став подыскивать себе мест, сразу подошли к бочкам. Таковы уж они были — северяне, сразу принимались за дело.

— Сейчас возьмут с собой по бутылке и сделают вид, что не квасят по ночам, — усмехнулся Густав, встряхнув длинной черной челкой, — А вечером зайди — за уши от горла не оттащишь. Всегда думают, что лучше нас.

— Да, хватит тебе, Густав, смотри какой вечер! — улыбнулся Торленд и повернулся хорошенькой девушке в черном, подошедшей забрать пустые кружки, — Бриджит, милая, будь добра, еще по одной.

Та слабо улыбнулась и, кивнув головой на тонкой шейке, сразу же удалилась.

— Хорошенькая, правда? — Торленд наклонился к Фолкмару, будто знал его много лет, — Муж ее умер пару весен назад, с тех пор она не снимает траур. Ходит всегда грустная. Чудная… Я бы хотел, чтобы она улыбнулась, да она отказала. Эх! Кружки будет мало! Сир, а зачем вам турнир? Вы что ли не знаете, что придется отдать коня?

«Отдать коня, если проиграю», — но всем и так ясен был исход, поэтому в вежливости никто не упражнялся.

— У меня прекрасный конь, черный как смола, крепкий и молодой, — скрипя сердце, выдавил из себя Фолкмар, — Он стоит здесь, в конюшне.

— А не тот ли это черный красавец, что жевал все время сено? — спросил Густав, прищурив большие, как блюдца, глаза.

— Он самый.

— О, это великолепный боевой конь, — облизнул губы Торленд, и у него блеснул хмельной взгляд.

— Я знаю, что, быть может, придется расстаться с ним. Но мне нужен этот турнир. Распорядитель Грегор сказал, что каждый воин имеет право умереть, как мужчина.

— Вы что, собираетесь умереть? — спросил возбужденно Торленд.

— Может быть, не сразу, но тряхнув стариной.

— Это достойно сойти за тост! — вскричал Торленд и поднял кружку высоко над головой, — За старого сира Фолкмара, пожелавшего умереть, как мужчина!

Все обратили к нему взоры. Тот поднял кружку еще выше, но ему не хватило этой высоты. Тогда он вскочил на лавку, и, размахивая руками, кричал:

— Мой священный долг помочь этому господину в его стремлении! Я сражусь с вами, сир Фолкмар, чтобы вы могли осыпать свою голову славой. Но не ждите, что это будет неравный бой, я не буду жалеть вас!

— Я этого и не жду, — голос Фолкмара дрогнул. У него забрезжила надежда, что не придется поить Торленда до самого утра, ведь ему нужен был конь, а причина всегда найдется, — Пусть он будет на равных, и не важно, чем окончится.

«Пусть я проиграю, но меня допустят к Отверженному».

В таверне повисла любопытная тишина. Все глядели не на Торленда, а на трех северян, забиравших свои бутылки с прилавка.

— Южане выбирают себе достойных соперников, — больше презрительно, чем насмешливо кинул высокий северянин с иссиня-черной бородой, затем опрокинул бутылку, сделав большой глоток, — Ох, и пойло тут такое же слабое.

Их провожали десятки пар глаз, те громко хлопнули дверью.

— Пожалуй, ничего не получится, сир Фолкмар, — Торленд слез с лавки, спокойно вернувшись на место, будто и не случилось ничего. Мгновение славы ушло так же быстро, как и пришло — все снова занялись своими делами, — Неприятно, знаете ли, когда на тебя вешают клеймо слабака и неудачника. Я выступлю против вас, и житья мне не будет. Эти северные псы постараются устроить мне вечную славу.

И будут правы. Фолкмар чувствовал, как в нем закипает злость. Порой ему казалось, что все до единого предубеждения о южанах совершенная правда. В том числе и самые нелепые, к примеру, что те любители надевать портки наизнанку. Впрочем, он и сам порой так делал, ведь в дороге не часто приходилось стирать.

Опрокинув в себя остатки эля, он резко встал. Ему нужен был свежий воздух.

Сверху зеленым глазом глядела зеленая звезда. Луна на время отступила, перестав быть такой огромной, можно было различить то, что творилось на небе. Созвездие дюжины скакало по темному полотну черным жеребцом, в глазах его блестел ядовитый зеленый огонь. Фолкмар выдохнул: воздух заклубился влажным дыханием, весенняя ночь выдалась прохладной. Еще парочка кружек эля, и, быть может, ему станет все равно. Он уже дошел до той степени отчаяния, что готов был отдать Чемпиона, лишь бы получить желаемое.

Во двор таверны прибыли три всадника. В темноте Фолкмар не разобрал, кто это, но конюх оказался рядом с ними на удивление быстро. Принял коней, получив пару монет и еще парочку надменных приказов. По обыкновению, он предпочел сойти с порога, чтобы дать пройти господам. То, что это были господа, он не сомневался. Когда те вышли из темноты двора в свет наружных факелов, Фолкмар заметил еще одно неприятное: на груди одного лордика красовалась вышивка — золотой кабан, вставший на дыбы в окружении трех яблок. На этот раз лорд Дориан Бордовей был одет в голубую шелковую рубаху, с его плеч струился шерстяной золотой плащ с голубой подбивкой. Фолкмар не сомневался и в том, что на его плаще изображён еще один кабан, поэтому даже не обернулся, когда они прошли мимо него.

«Кабан или вепрь, свинья есть свинья, и не важно, насколько она опасна, — с презрением подумал Фолкмар, — А ты и есть свинья, и клеймишь себя правильно».

Давненько он не был таким злым. Мыслями своими, он, казалось, мог разнести всю эту таверну вместе с пьяницами внутри. Но его никто не заметил в темноте двора, лорд прошел со спутниками внутрь, весело обсуждая предстоящий праздник. Фолкмар сделал шаг назад — злость злостью, а неприятностей ему в этот вечер хватило, и на все последующие вечера тоже.

Дверь захлопнулась, и он снова остался один.

— Сир Фолкмар? — услышал он робкий голос в темноте ночи.

Что опять?

— Сир Фолкмар, я видел, как вы вышли, — из двери