Затерянный книжный - Иви Вудс

Тут текст разобрать уже было нельзя, а со следующего абзаца мысль перескочила.

«Изгнание в этот ад стало моим наказанием. Я прошел мимо двух огромных колонн и вышел на аллею, ведущую к Ренвилл-Холлу. Обсаженный высокими тисами, он таил в себе особое спокойствие, густо приправленное ужасом. Я помню, как во времена моего детства старый слуга рассказывал о призраках и упырях, живущих в лесу близ поместья. Дом четко выделялся на фоне темного неба. Горгульи с серого фасада глядели на меня сквозь послеполуденный туман с непередаваемым ужасом…

Ночью я ужинал в столовой при свечах, поедая весьма сносную тюрбо. Снаружи свирепствовала буря, дождь хлестал по окну, как вдруг сверкнула молния, и за окном я увидел лицо. Я подбежал и отодвинул щеколду. Девушка с огненно-рыжими волосами, промокшая до нитки, одетая в простое белое платье, облепившее ее хрупкую фигурку, будто погребальный саван. Она была смертельно бледна и не сопротивлялась, когда я втащил ее в окно, и мы оба неловко рухнули на пол. Ее кожа казалась прозрачной, будто у вампира, и все-таки в мире божьем не было создания красивее ее.

Раздался яростный лай: старый мастиф отца вбежал в комнату и прижал незнакомку к полу; его глаза горели, а клыки были оскалены.

– Хелсиг!

Послушавшись команды, он замер, но продолжил яростно рычать.

– Кто вы такая? – спросил я. – Вы вторглись в частные владения.

Это замечание, кажется, очень задело ее. Она заговорила со мной на местном языке, и речь была на удивление выразительной и яростной, не оставляющей ни малейших сомнений в том, что она хотела сказать, хотя точный смысл слов от меня ускользал. Затем скрестила руки на груди и с надменностью, едва ли оправданной ее положением в обществе, опустилась в кресло у камина.

Ее щеки раскраснелись от огня, и, несмотря на слабость, через какое-то время она погрузилась в мягкий сон. Поначалу я сидел рядом и изучал черты ее лица, пока она спала. Впервые со времени изгнания из Парижа мне до боли захотелось рисовать. Любовь к искусству терзала меня, но, не обладая талантом преуспевать, я лишь довел себя до бедственного финансового положения. И все же сейчас я ощущал, будто что-то в моей душе бросает мне вызов, заставляет запечатлеть видимое на листе бумаги. Во сне ее красота казалась первобытно-дикой и могла обернуться как раем, так и адом. Я обезумел в попытках точнее передать сходство. Каждый набросок, казалось, приближал меня к тому, чего мне недоставало все эти годы, проведенные за мольбертом. Я был околдован ею.

Обуздывая страсть, я лихорадочно скользил щетиной кисти по льняному холсту. Я решил, что создам шедевр, сколько бы времени это ни заняло, пока не уймется горящее во мне неистовое желание обладать ею. Все тело болело, ночь сменилась утром, а затем наступила вновь – и наконец я отошел на шаг и увидел. На холсте была моя роза, вся как есть. Только теперь я увидел, что она могильно-неподвижна, и, подбежав и дотронувшись до ее лица, не мог поверить ужасной правде. Холодная, как мрамор, она была мертва».

Я осознала, что изо всех сил сжимаю блузку на груди. Все это взаправду. Я отыскала его. Поначалу я вскочила, не в силах усидеть на месте, но потом остановилась. Может ли это быть правдой? Это в самом деле отрывок романа Эмили? Казалось, сердце вот-вот выскочит из груди. Я прижала ко рту ладони и взволнованно дышала. Это не могло происходить на самом деле! Чтобы я сидела в своем маленьком книжном магазинчике и читала то, что может стать величайшим литературным открытием современности? Я снова прижала руку к груди, пытаясь унять трепет, а потом принялась перечитывать найденные записи.

Это был черновой набросок истории про англо-ирландского землевладельца Эджертона Талбота, который влюбился в девушку из числа арендаторов по имени Роуз. События разворачивались на фоне ирландского картофельного голода. Земельный агент описывал ее как «злобное изворотливое существо с повадками Сатаны», которая будто бы наложила на его светлость какие-то чары: «Даже в самом ужасном виде она очаровывает!»

Я сама была очарована, воодушевлена, ошеломлена. Я все еще немного боялась прикасаться к бумаге, опасаясь повредить ее.

Что вдохновило Эмили написать такую историю? Ее брат был человеком с душой художника, полной страдания, – может, именно его образ частично сформировал Эджертона? Бренуэлл примерно в эти годы посещал Ливерпуль, который был переполнен ирландцами, бегущими от голода. Наверняка Эмили видела их изображения в «Иллюстрейтед Лондон Ньюс»: голодные пугала в лохмотьях. Некоторые литературоведы записывали в ирландцы и Хитклиффа: «грязный, оборванный черноволосый ребенок», говоривший на какой-то «тарабарщине». Его быстро заклеймили дикарем и демоном.

В моей голове всплыла «Офелия» кисти Милле: натурщица, Элизабет Сиддалл, едва не умерла от болезни, потому что позировала, сидя в холодной ванне. И еще я вспомнила про полотно из романа Оскара Уайльда, которое, казалось, существовало на стыке двух миров, служило своего рода дверью между молодостью и смертью. Мне казалось, что Эджертон в своем помешательстве не мог видеть, что его муза умерла, ровно так же, как английские аристократы не замечали, как страдает Ирландия от голода.

Я проверила даты записей – и да, они совпадали с периодом, когда Эмили, предположительно, отправила письмо своему издателю Коутли. Итак, я совершенно случайно разгадала одну из самых важных литературных тайн двадцатого столетия!

Мне не терпелось поведать о своем открытии всему миру. Я вернулась к столу, сняла телефонную трубку и, подумав, положила ее обратно на аппарат. Такой момент бывает раз в жизни или даже в тысячу жизней. Он был целиком мой, я хотела насладиться им сполна. Так что я принялась копировать наброски романа из записной книжки, как когда-то в детстве, когда выписывала себе целые отрывки из романов, которые мне чем-то понравились. Просто чтобы ощутить, каково это, когда эти слова выходят у тебя из-под пера. К тому же я хотела иметь свой экземпляр, потому что оригинал (как я надеялась) в конце концов попадет в коллекцию какого-нибудь публичного музея. Трудно даже представить, сколько за эту записную книжку дадут на аукционе.

Усилием воли я заставила себя вернуться в настоящее. Пятнадцать страниц миниатюрного блокнота с учетом моего почерка превратились в тридцать. Интересно, а сама Эмили бывала в Ирландии? Да уж, находка вызывала вопросов больше, чем ответов. Возможно, именно поэтому ученые так тщательно анализировали ее творчество, пытались докопаться до сути женщины, которая мыслила так страстно и неистово, пытались постичь эту мужественную писательницу, роман которой обращался к самой глубине человеческих сердец и в то же время – за пределы мира окружающего. Я