Последняя роза Шанхая - Виена Дэй Рэндел

Но я вовсе не имела в виду, что она должна уехать из Шанхая.

– Настало время мне уехать. – Она выглядела по-другому, одетая в белую шелковую блузку с оборками на воротнике, темно-красную шерстяную куртку и широкие черные брюки. На голове у нее была стильная красная бархатная широкополая шляпа с бантом. Она не шмыгала носом, ее вялый взгляд сменился сосредоточенным спокойствием, которое мне нравилось видеть. – Лечение было ужасным. Я все еще проклинаю тебя.

– А Синмэй знает о твоем отъезде?

– Нет. – Она надвинула шляпу пониже.

Любовь была головоломкой. Эмили любила Синмэя, но решила уйти от него. Я хотела увидеть Эрнеста, но должна была держаться подальше.

Готовая расплакаться, я протянула Эмили мешочек из красной ткани, который достала из сумочки. Внутри лежал нефритовый лист, изготовленный на заказ лучшим ювелиром Шанхая. Он символизировал меня – нефритовый лист, выросший на золотой ветке.

– Это твое имя на листе? Какая прелесть. Я буду дорожить этим. Знаешь, я сожалею только об одном. О том, что не написала статью о тебе, первой женщине-предпринимателе в Китае. Ты сделала невероятные вещи, наняв женщин и иностранцев. Ты все еще влюблена в пианиста?

Все еще? Как будто любовь была бокалом вина, который можно с легкостью осушить.

– Я не помню, что тебе наговорила, Айи. Надеюсь, я не сказала ничего ужасного. Ты знаешь это лучше меня: у вас двоих ничего не получится. Ты останешься одна. Как я. Выгнанная из Шанхая. Отвергнутая обеими сторонами. – Ее голос звучал печально и отрешенно.

– Но…

– Это для твоего же блага. У китайцев есть эти удушающие обычаи и традиции. Тебе будет лучше без него. Ты все еще молода. Ты это переживешь. – Раздался звук горна и крик на кантонском диалекте. Трап вот – вот должны были поднять, и пароход отчаливал. Эмили подняла свой чемодан.

– Эмили…

– Я очень привязалась к тебе, Айи. Жаль, что мы не подружились много лет назад. Ты друг, которого я хотела бы сохранить. Но не плачь. Я приехала в Шанхай с разбитым сердцем. Я не хочу уезжать со слезами на глазах. – Она поднялась по трапу на борт парохода. Мгновение спустя она появилась у перил на носу, повернулась лицом к городу и подняла руку, чтобы смахнуть что-то со щеки.

Раздался гудок, и пароход изрыгнул облако дыма. Затем, пыхтя, он отчалил от причала.

Я вдруг подумала, что в реке жизни люди приходят и уходят, как лодки. Полные дыма и шума, они пришвартовались, и все это уносило ветром, который вы не могли предсказать. Лодка Эмили уплыла. А ведь мы так и не попили чай у Кисслинга и, возможно, никогда больше не увидимся. Неужели Эрнест, как и Эмили, тоже должен был уйти из моей жизни?

* * *

Начался дождь, небольшая морось, как шепот тумана. Улица стала скользкой, как арахисовое масло. «Нэш» очень медленно отъезжал от причала – слишком много рикш, слишком много людей в халатах и костюмах. Еще два квартала до перекрестка, три поворота к нему.

Я направилась прямиком в «Джаз-бар». Он был там, играл на фортепиано в пустом баре. Он отрастил щетину, а волосы стали длиннее и доходили до плеч. Их завитки подпрыгивали вокруг его щек, когда он играл. Его музыка была тихой задумчивой, обнадеживающей мелодией, как будто он размышлял о том, чтобы отправиться в новое путешествие своей мечты.

Я прижала к себе сумочку, пригладила влажную челку и села за столик у сцены. Мое лицо было мокрым от дождя, а сердце билось в радостном ритме. Мне захотелось запрыгнуть на сцену и поцеловать его, словно я была юной школьницей. Я бы исповедалась ему, пообещала все, что угодно, если бы могла вернуть его любовь.

Глава 40

Эрнест

Он почувствовал ее присутствие еще до того, как увидел ее, сидящую рядом в платье персикового цвета и сияющую своей красотой. Он спрыгнул со сцены и подошел к ее столику. Все эти месяцы он не видел ее. Как же он скучал по ней. Он по-прежнему любил ее, возможно, даже больше, чем раньше. Что бы она не сделала, это не могло изменить его чувств.

– Стало быть, ты не собираешься играть сейчас? – спросила она. В ее руке была серебряная сумочка с заклепками, похожими на бриллианты. А ее золотые серьги в форме листьев раскачивались, как колокольчики на ветру.

– Что бы ты хотела послушать?

– Что-нибудь из классической музыки.

– Правда? Однажды кто-то сказал мне, что тебе нравится джаз.

– Люди меняются.

Он сел рядом с ней.

– Я рад видеть тебя, Айи. Мне нужно тебе кое-что сказать. Будет война, Айи. Война в Поселении. Всем грозит опасность. – Он рассказал ей о пулеметах, об отплытии 4-й дивизии морской пехоты и спаде бизнеса в отеле.

Она прикрыла рот рукой.

– Я не могу в это поверить. Я только слышала, что британцы ушли и что в банках возникли какие-то проблемы.

Он взял ее за руку.

– Ты уедешь со мной из Шанхая?

Капля дождя скатилась по ее щеке.

– Я родилась и выросла здесь. Моя семья живет здесь уже несколько поколений. Этот город – дом моих предков, мой дом, Эрнест. К тому же у меня есть клуб.

– Но, когда японцы нападут, ты окажешься в опасности.

– Мы говорим: Luo Ye Gui Gen, опавшие листья стремятся к корням, Эрнест. Мы всегда помним наши корни, помним наш дом.

Он тоже помнил Берлин, но Берлин больше не был его домом. Однако он все время думал о своих родителях и собирался найти для них дом, как только воссоединится с ними. Если бы он покинул Шанхай, смогли бы они когда-нибудь найти друг друга? Именно об этом он больше всего переживал. Но ему нужно было уезжать, чтобы защитить Мириам.

– Я хочу быть с тобой, Айи. Мы можем начать все сначала в новом городе. Никто не узнает, кто мы такие. У меня есть сбережения, и я могу найти другую работу. Я буду защищать тебя, заботиться о тебе. У нас будет новая жизнь, и мы оставим все ошибки в прошлом.

Ее бледное лицо порозовело. Она понимала, о чем он говорил.

– Я люблю тебя. Айи. Я не изменился. Ничего не изменилось. Поедем со мной.

Она рассмеялась, но он не мог понять, тронули ли ее его слова, или она считала его смешным.

– Я хочу тебе кое-что рассказать, Эрнест. Я недавно проводила подругу на пирсе и только что поняла кое-что важное. Меня больше ничто не волнует. Я хочу быть с тобой. Да, я поеду с