Последняя роза Шанхая - Виена Дэй Рэндел

– Вам нужно помочь снять пальто, дорогая?

– Я сама справлюсь.

– Я был бы более чем счастлив помочь, дорогая.

– Партнер, позвольте мне внести ясность: я покажусь обнаженной перед фотоаппаратом, а не между простынями.

– Я все еще надеюсь, что вы передумаете, – вздохнул он.

– Вы можете пообещать мне еще раз, что никто больше не увидит эти фотографии?

– Даже если это здание сгорит дотла, дорогая.

Свет, тепло, фотоаппарат. Я покрылась потом. Раздеваясь перед Сассуном, я испытывала совсем другие чувства, чем перед Эрнестом. Что мне сказать Эрнесту?

Я скинула норковую шубу, расстегнула пуговицы на платье и сняла его. Затем последовало мое шелковое нижнее белье и кружевные чулки. Я забралась на кресло «Честерфилд», прижав одну ногу к холодной кожаной обивке, а другую согнула в колене и оперлась дрожащей рукой. Я отвернула лицо от объектива фотоаппарата, уставившись на гвоздики в вазе. Мне захотелось поднять руку, прикрыть лицо и тело – эту наготу, эту обнаженность.

Сассун издал резкий вздох, и я вздрогнула, испугавшись, что он набросится на меня. Он этого не сделал, только вышел на свет, чтобы что-то отрегулировать у фотоаппарата. Затем он повернулся в мою сторону, в его темных глазах отражалось не веселье, а скорее задумчивость. Это напомнило мне о его абсолютной власти и недовольстве, если что-то пойдет не так.

– Готовы?

Нет. Сверкнула вспышка, море гвоздик расплылось перед глазами, их лепестки были бледными, как кожа. В наступившей темноте я была уверена, что у меня отняли частичку души. Что я наделала?

Выходя из лифта, я услышала звуки фортепиано, доносившиеся из «Джаз – бара», они грохотали, как будто с неба сыпались осколки стекла. Встав у колонны, я издали наблюдала за Эрнестом: напряженный профиль, безумные глаза, в каждом звуке обвинение.

Я отвернулась и как можно быстрее покинула отель.

* * *

В своем кабинете я уставилась на контракт. Я собиралась отправить копию в налоговую службу, чтобы они знали, что отныне мой клуб является совместным предприятием, защищенным законом Поселения. Ямазаки уведомят. У него не будет права конфисковать мой клуб, и Эрнест будет в безопасности.

И все же я чувствовала себя отвратительно. Я достала припасенную бутылку виски и выпила. Я пила до тех пор, пока стулья, бюст Будды и фотография матери не поплыли перед глазами. Я вспоминала напряженный профиль Эрнеста и представляла, как мои обнаженные фотографии дождем сыпались на улицы, а люди смотрели на них и смеялись.

Глава 36

Эрнест

Люди смеялись, выпивали и кричали, но он ничего не слышал. Поскольку что есть мочи колотил по фортепиано. Его пальцы перебегали от клавиши к клавише, все быстрее и быстрее, плечи подпрыгивали, и все тело подрагивало в бешеном ритме, выпуская на волю ярость, которую он испытывал по отношению к Сассуну, к его жадности и извращенному хобби. Фотография обнаженной натуры противоречила морали, он должен был осудить это, когда у него была возможность! Он также злился на Айи за то, что она уподобилась танцовщице, стала глупой игрушкой. Он ошибался на ее счёт. Она любила деньги больше, чем что-либо, даже больше, чем себя. А любила ли она его вообще?

Его дыхание сбилось, на лбу выступил пот, а в груди клокотала неистовая буря чувств. Его руки двигались сами по себе, звуки превратились в свирепый шторм. Он ничего не видел, ничего не слышал, ни о чем не думал; он был захвачен, похищен самой силой звука, которую создавал.

Наконец, он остановился и выпустил застрявший в груди воздух. Мгновение он сидел, уставившись на шрамы на своей руке, буря чувств угасала. На глазах навернулись слезы.

Кто-то позвал его. Перед ним появилась фигура Сассуна, заслонившего свет. Похоже, он находился в хорошем настроении, его усы подрагивали, как два счастливых крыла. Сассун попросил его сыграть Моцарта, сказал, что не был поклонником Шопена.

Эрнест замотал головой. Если Сассун захотел бы его уволить, так тому и быть.

Сассун положил руки на украшенную серебром трость.

– У меня был хороший день, очень хороший день, молодой человек. То, чего я хотел много лет, наконец-то произошло. Я мог бы показать вам фотографии, но я обещал сохранить их в тайне. Это лучшая из моих работ, я ручаюсь.

Ему захотелось задушить Сассуна.

– Вы сердитесь, молодой человек. Это как-то связано с мисс Шао? Позвольте мне спросить вас, как давно вы в Шанхае, Эрнест?

– Больше года.

– Я прожил в Шанхае почти пятнадцать лет. Для холостяка жизнь в этом городе довольно сложна.

Эрнест фыркнул.

– Я самый богатый холостяк в Азии, но при этом самый одинокий человек на этой планете. Хорошие женщины из благородных семей не переплывают океан, чтобы найти мужа, а те, которые пересекают его, хотят чего угодно, только не мужа.

Значит, Сассун был добычей женщин-хищниц. Разве это не вызывало жалость к нему? Но что было не так с этим миром? Вообще были в нем порядочные женщины?

– Мисс Шао – молодая, красивая, сообразительная и разумная деловая женщина. Таких, как она не много. К сожалению, она не еврейка, но она по праву заслуживает моего уважения и вашего тоже. Я уже старый, Эрнест. А она заставляет меня чувствовать себя молодым, и я верю, что снова смогу полюбить.

Эрнест почувствовал подступающую тошноту.

– Я почти женился на женщине, когда учился в Кембридже. Но ее семья отвергла меня, потому что я еврей. Теперь это уже древняя история. – Сассун вздохнул, будто был способен на какие-то чувства. – Мир бизнеса утомителен, жесток и опасен. И только через объектив фотоаппарата я нахожу красоту и радость. Вы – фотограф. Вы понимаете, о чем я говорю.

Нет. Он никогда не смог бы понять извращенности, и старик ошибался. Сассун, богатей, собирающий свои трофеи, никогда не смог бы стать его другом. Эрнест продолжил играть, пытаясь найти в музыке звуки справедливости и товарищества. Шопен, как всегда его любимый композитор, и Шуман. Когда он снова оторвал взгляд от клавиш, Сассун уже ушел.

Ему не стоило ее винить. Ей был всего лишь двадцать один год, все еще девушка, но деловая женщина в этом хищном мире, которым правили мужчины, в этом опасном городе, которым владели японцы. Она столько для него сделала, помогла встать на ноги, обеспечила крышей над головой, оказала поддержку и защиту, когда он меньше всего ожидал.

Любовь, которая не могла смириться с недостатками возлюбленного, была эгоистичной. Он не собирался быть эгоистом. Он хотел любить ее, всю ее, ее красоту, ее улыбки, ее секреты, ее