Кирилловцы vs николаевцы. Борьба за власть под стягом национального единства - Вячеслав Черемухин

Политическим итогом съезда стало создание Российского Центрального Объединения, находящегося в прямом подчинении Великого Князя. Второй итог — создание в Париже Центрального Комитета, который в разных странах рассеяния должен был быть представлен местными комитетами, «которые должны стремиться объединять вокруг себя Русское Зарубежье»[336]. Деятельность Съезда фактически завершилась только принятием общих, в большинстве своем пространных заявлений, лишь определяющих идеологическое лицо русской эмиграции.

Язвительно отозвались о закрытии съезда в Париже и идеологические противники правых. Так, «Дни» писали: «Теперь сомнений нет: Святая Русь здесь, во Франции! Здесь русский дух, здесь Русью пахнет… правда, дворянской, крепостной, но она-то и есть одна, настоящая, нерушимая, Богом хранимая… Настоящих русских крестьян, как зубров, сохранилось немного. И всем стадом пасутся они вокруг Маркого II-го на тучных великокняжеских пастбищах в отеле Мажестик»[337]. Обвиняли сторонники Керенского зарубежников и в том, что «без монархистов вся чекистская агитация против демократии оказалась бы совсем беззубой»[338]. Именно поэтому «демократия тогда станет русской явью, а монархия останется навсегда зарубежным призраком»[339]. Не менее примечательно отозвались противники зарубежников слева и на утверждения о существовании на съезде «правой стенки» (утверждение Маркова 2-го): «нужно обладать какой-то особой карасиной психологией для того, чтобы предпочитать жариться в сметане у правой, а не у левой стенки». «Несмотря на полное отсутствие… людей самым отдаленным образом неблагонадежных по левизне — „Вождь“ с Марковым и Треповым оказались в совершенном и блестящем среди зарубежной России одиночестве»[340].

В отличие от Керенского, Милюков оценивал участников съезда в Париже как «рейхенгалльцев», считая и вовсе съезд Вторым Рейхенгалльским съездом[341]. «Среди этого сборища бывших людей оживают худшие предания эпохи псевдоконституционализма»[342]. Парижская печать не успокаивалась: «Монархисты — истинные хозяева высочайшей воли: так было, так будет». Вопрос об органе тоже был в центре внимания левой прессы Парижа: «Какое значение будет иметь орган, созданный по плану Трепова и Маркова? Он поможет наконец снять все маски… И только… политические младенцы могли верить во фракцию „над- и сверхпартийности“ истинных инициаторов зарубежного „единения“. Чем скорее будет сброшена эта маска, тем лучше»[343].

Берлинский «Руль» также неоднозначно воспринимал итоги съезда. Повторением рейхенгалльского съезда, вслед за Милюковым, признали Съезд в Париже и берлинцы[344]. Для берлинской группы кадетов было понятно, что «об объединении всей или даже большей части эмиграции никто с самого начала не думал». «Зарубежный съезд, — продолжается передовица, — может иметь единственной целью — выработать какой-нибудь общий взгляд, свободно приемлемый для всех его участников, а потому здесь борьба, закулисные интриги, попытки майоризировать — совершенно бесцельны и бессмысленны и превращают съезд в пустую забаву». Наличие большого количества внутрифракционных заседаний, а также периодические технические перерывы между заседаниями, — тоже являлись фактором постоянных внутренних партийных разногласий, по мнению берлинцев. Попытка создания органа эмиграции также воспринималась из Берлина отрицательно, ведь таковых «создавалось уже немало за долгие годы изгнания и все они оказались мертворожденными»[345].

Почему же отказались от создания органа? На самом деле при наличии кворума, где большинство голосов действительно было отдано за создание органа, причина отказа в создании заключалась в «отсутствии единства» на Съезде. Так, прибывший в отель «Мажестик» князь Н. Л. Оболенский передал «настаивавшим на органе представителям фракции правых, что Великий князь считал возможным совместную работу только с органом, единодушно избранным Съездом; если в этом вопросе есть разномыслие — создавать органа не следует [выделено мной. — В. Ч.]»[346]. По итогам съезда П. Н. Краснов сказал на собрании казачьей группы: «Зарубежный Съезд окончился. Русские изгнанники явились на мировой экзамен. Они его не выдержали… мы явились на съезд не сплоченной Русской партией, а явились левыми и правыми, и потому вместо того, чтобы говорить о том, как приступить к работе и какую работу осуществлять, мы спорили о том, кому можно и кому нельзя эту работу доверить»[347].

В связи с этим следует вернуться к характеру съезда и вообще данного сбора русских эмигрантов. Представляются совершенно безосновательными идеи и проблемы, которые выдвигались в среде русских политических эмигрантов, о характере представительства в Париже. Очевидно, что собранный кворум сторонников Великого Князя Николая Николаевича имел перед собой две цели: во-первых, признание Великого Князя «Верховным Вождем» русской эмиграции, во-вторых, создание «исполнительного органа», который должен был фактически возглавить всю эмиграцию и говорить от ее имени. В связи с тем, что Съезд не принял решения о создании органа простым большинством, учитывая большое количество межпартийных дискуссий, созыв Съезда в Париже стоит считать именно съездом по характеру и представительству. Несмотря на наличие различных политических сил, не представляется возможным считать Съезд в Париже парламентом, как предполагали некоторые отдельные представители русской эмиграции в это время. Съезд следует считать неудавшейся попыткой создания временного органа представительства, который должен был сплотить эмиграцию, с одной стороны, на основе «морального авторитета» Николая Николаевича, а с другой, — создать правительство в изгнании. Стоит обратить внимание, что даже при удачном стечении обстоятельств, а также наличии «единодушия» на Съезде создание органа власти при Великом Князе рано или поздно все равно было бы сведено к помощи беженцам, а не к созданию определенной альтернативы государственности СССР. Причем этот вопрос также следует рассматривать и с точки зрения признания СССР международными институтами и разными государствами. Экономические связи с самой крупной державой планеты, даже при наличии альтернативной идеологии, требовалось устанавливать с той властью, которая в тот момент существовала в СССР, а не с ее идеологическими соперниками. Последние, в свою очередь, были весьма немногочисленны и не имели влияния на территории СССР, где власть год от года крепла не только в институциональном смысле, но и в народном понимании. Съезд русской эмиграции в Париже в 1926 году не был обойден вниманием советской прессы, поэтому даже отдельные попытки донести информацию о деталях Съезда на территорию СССР с помощью отдельных агитационных материалов успеха бы не принесли. Помимо вульгаризированного образа эмигранта, внедряемого в сознание масс советскими идеологами, и партийные дискуссии, и бесплодность съезда сами создали негативный образ состоявшегося съезда в Париже.

Съезд также следует рассматривать и с психологической точки зрения его участников. Бывшие политики, передовые экономисты и финансисты, члены аристократических и дворянских фамилий, чиновничий аппарат — вот в целом общая картина представленных на съезде людей. Для них «попытку» участия в борьбе за Родину можно рассматривать с