Поверь. Я люблю тебя - Изабель Филльоза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда травмы признаются родителями, когда разговор между поколениями завязался снова, он высвобождает столько любви. Зачем лишать себя этого?
В то же время с родителями не разговаривают неважно как и неважно когда. Необходимо принять определенное количество предосторожностей, чтобы прийти не к конфликту, а к примирению.
2. Это убьет его! / Я боюсь умереть!
«Я не могу сказать ему правду, у него будет инфаркт».
«Я никогда не посмею, никогда не смогу. Мои родители не в силах будут такое услышать. Я боюсь их этим убить. Или умереть сам».
Сколько преувеличенных страхов. Преувеличенных? Многие реально в это верят. Эти страхи так распространены, что мало кто подвергает их сомнению. Редко кто-нибудь возразит: «Да у тебя и сил-то таких нет». Или: «Не умрешь ты от того, что скажешь несколько слов». Вдумаемся в размеры, которые в нашем воображении принимает конфронтация с теми, кто произвел нас на свет. Это вопрос жизни и смерти! При таких обстоятельствах можно понять силу сопротивления любым гневным выпадам! Тем более что эти страхи возникают совершенно иррациональным образом в моем терапевтическом кабинете, когда я призываю пациентов выразить свой гнев, используя подушку!
Ставка «жизни и смерти» восходит еще к нашему периоду грудных младенцев, зародышей. В то время наша жизнь действительно полностью зависела от родителей. Эта связь по остаточному принципу так легко возбудима внутри нас, что, несмотря на прожитые годы, ощущение риска для жизни в разговорах с родителями по-прежнему в нас живет. Я не могу позволить себе рисковать оказаться неприятным своим родителям, а то они могут бросить меня, и я умру от этого.
Интересно отметить, что если одни боятся умереть на месте, только успев выразить гнев, а других приводит в ужас мысль убить собственных родителей (при том что они имеют дело с подушкой в моем кабинете), то оба этих страха очень часто объединяются, подчеркивая их бессознательную связь и архаическое происхождение.
Сколько родителей, услышав, что младенец плачет, оставляют его одного, «пусть успокоится». Ребенок вопиет о своем гневе, чтобы попытаться получить удовлетворение своих потребностей. Его плач превращается в ярость, а затем переходит в чувство ужаса. Потом эти чувства отступают – когда он смиряется. Ребенок быстро осознает, что его гнев заставляет родителей держаться на расстоянии. Для грудничка же родитель, исчезающий из его поля зрения, все равно что умер. Его больше нет. Это и приводит в сознании грудничка к заключению: если я гневаюсь, я убиваю родителей. Следовательно, если я обращаю гнев против родителей, то либо умираю сам, либо есть опасность, что умрут они.
3. «Не хочу причинять ему боль»
«Я боюсь сделать ему слишком больно».
«Они слишком слабенькие, им уже много лет».
«Я поговорил с матерью, такое нежелание понимать, сразу недомогание, я не хочу все ворошить. Она не желает об этом разговаривать, я оставляю ее. Не хочу быть с ней грубым».
Мы скрываем наши страхи под позицией защитников! В довершение – фраза, которую слышишь так часто: «Я не могу, мой папа такой живой, это далось бы ему с такой болью. Да ему было бы легче умереть». Выражение, очень наглядно демонстрирующее, что речь тут не о благополучии нашего родителя, а о наших страхах выступить против него. Так же часто, впрочем, я слышу и другое: «Не могу я с ним поговорить, он умер. Будь он жив, было бы легче».
С живыми или мертвыми, молодыми или старыми, бедными или богатыми, здоровыми или больными – с родителями разговаривать всегда трудно. Мы не причиняем боли нашим родителям, разговаривая с ними, не причиняем им боли и помогая им исполнять их родительскую роль. Даже страдая от рака или болезни Альцгеймера, даже в коме, наши родители могут услышать нас. Зато если они не желают, то и не услышат! Они располагают всем арсеналом защитных средств, чтобы не слышать, среди которых на самом видном месте – простое нежелание понять. Тут бесполезно ограничивать себя – наши родители сами отфильтровывают все то, что способны впитать.
Вивьен умер от рака. За несколько недель до кончины он говорил мне: «Хочу умереть раньше отца». Он очень боялся болезни своего отца, опасался, что зрелища болеющего отца он не перенесет. Когда через несколько недель после его смерти я разговаривала с отцом, он в слезах признался мне: «Как несправедливо, ведь это я должен был уйти». Будь это в его силах, он бы с радостью отдал свою жизнь в обмен на жизнь сына. Если бы только они могли переговорить друг с другом до разлучившей их смерти. Но Вивьену не хотелось «заставлять отца страдать». На деле же он боялся понять, что отец недостаточно любил его. Он его идеализировал: такой талантливый, так много страдал и всем пожертвовал. Вивьен был уверен, что разочаровал его. Почему? Его отец был трудоголиком и мало времени проводил с сыном. «Потому что я не такой уж хороший», – думал про себя Вивьен. Ему, убежденному, что он не оказался достойным высоких отцовских упований, первому и стушеваться. Конечно, он не хотел сознательно умирать, но… предпочел смерть разговору со своим отцом! А при этом папа позднее признался мне, как гордился сыном. Но, увы, никогда ему об этом не говорил.
Что же кроется за уважением к родителям, заключенным во фразах «они этого не вынесут» или «это сделает им слишком больно»? Всего лишь опасение не быть любимыми и трудности в общении.
Мы строим фантазии: вот мы с ними поговорили, а родители вдруг взяли и сразу рухнули! На самом деле, и я часто видела тому экспериментальное подтверждение, если в начале они действительно проявляют некоторое беспокойство, то всегда счастливы сближению со своим ребенком и этой новой задушевной близости. Больше того, они довольны возвращением своей роли родителей. Все здоровые родители желают, чтобы их дети оказались счастливей их самих. Роль родителей – защищать собственное потомство. Они
