Про папу - Максим Викторович Цхай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Распаковываю пахнущую научно-фантастическим фильмом польскую телескопическую швабру. До этого мы мыли пол каким-то деревянным обломком, намотав на него давно разложившийся труп того, что когда-то было рубашкой.
Папа проходит мимо. Вздыхает.
— И этикетка криво наклеена…
Подсаживается ко мне. Все, сейчас начнется самое страшное.
Он заглядывает мне в глаза и говорит задушевным, полным боли и сдерживаемого трагизма голосом:
— Максим… Послушай… Я тебя прошу.
— Папа! Опять начинается!
— Нет. Но выслушай. Отнеси эту швабру обратно и попроси вернуть деньги. Оставь им сто рублей, хрен с ними. А остальные пусть лежат. У меня они лежали, теперь пусть у тебя лежат, мне не надо…
— Нет.
Папа закатывает глаза и притворяется, что сейчас случится самое страшное — его убьет родной сын своим жестокосердием. Лицо его приобретает какое-то уже библейское выражение.
— Папа, выключай древнего еврея.
— При чем тут евреи. Максим… я самый родной твой человек… и я тебя прошу…
— Отстань.
Пол теперь придется протирать только мне. Потому что папа будет издавать крик боли на каждом шагу, швабра окажется кривой, тряпка халтурной, а полякам вообще верить нельзя, и кончится тем, что он ее об мою спину сломает.
Ну и ладно. Такой шикарной шваброй можно.
5 июля 2017 г.
Стоило мне отлучиться на несколько часов, папа успел навернуться на ровном месте и удариться головой о ножку стола.
Неопасно, слава богу, только ссадина на затылке.
Ох, что вот мне с ним делать.
Принес ему торта. Дети любят сладкое.
7 июля 2017 г.
Я умудрился простудиться в такую жару. В Крыму ходит вирус, сопли, горло, кашель, все как полагается.
Обычно, если вирус на меня чихнет, я на него чихал обратно, не берет меня такая зараза. А тут ни с того ни с сего — видимо, не зря говорят, что все болезни от нервов.
Папа нашел мне банку малины и, спозаранку убежав в магазин, позвонил по дороге, как ты, дескать, не сдох? Я сказал, что не сдох, и, сидя дома, наварил ему большой котел его любимой пшенной каши с зажаркой, петрушкой и черным перцем.
Придет папа, увидит, что его больной сын ему каши наварил. И не будет кричать на него. Наверное.
* * *
Папа ест кашу, заправленную свежей петрушкой. Я сижу напротив, сложив ручки под подбородком, и умиляюсь. Есть во мне что-то бабье все-таки.
Папа решительно встал и навалил себе третью порцию.
С одной стороны, я рад, что угодил отцу и каша удалась, а с другой стороны — если он лопнет, то вся кухня будет в каше, хрен отмоешь.
8 июля 2017 г.
Убирал утром на кухне и обнаружил остатки позавчерашней яичницы. Вот и обед. Вышел с чашкой во двор. Собака Белка тут как тут.
— О, ты ешь без меня? Это грех. Дай кусочек?
— Отстань.
Начинает приплясывать, исполняя собачий народный танец «Весело умираем с голоду», напевая при этом:
— Ку-со-чек! Дай-дай! Мне!
— Ну-ка иди отсюда. Опять своим поганым хвостом…
Белка вздыхает и идет на свой матрасик. Она точно знает, где жопа.
Потягиваясь, появляется Котася. Я ее сперва не заметил, жарко сейчас, и она пристрастилась спать на подоконнике, среди цветов.
— Ты здесь? Ну, будь по-твоему — давай сюда свою чашку.
— А рожа не треснет?
— Нет. Чего же ты медлишь?
— Иди отсюда тоже.
Котася с омерзением встряхивает головой и поворачивается ко мне спиной, небрежно дернув хвостом. Так уходят женщины, которые очень хотят, чтобы вы заметили, как красиво они ушли, и вам стало стыдно. Только меня такими изысками не проймешь.
— Давай-давай, топай, дай поесть спокойно.
— Вы, Максим Викторович, возомнили о себе, а на самом деле самое интересное в вас — это чашка.
— Лучше мышей лови.
— Только и можете банальности говорить.
— Котася! Привет! Чем пахнет сегодня твоя голова?
Кошка милостиво разрешает собаке Белке себя обнюхать, не теряя, однако, презрительного выражения на морде.
— Ну, понюхай, понюхай… довольна?
— Да! Я всегда довольна.
— Иди, собачка моя, этот недочеловек нам все равно ничего не даст.
Недочеловек спокойно дожевывает холодную яичницу, похожую на застывшие сопли, и смотрит на залитую солнцем улицу, не тронутую шинами машин, и даже подошв прошло по ней сегодня совсем немного.
Все в золотой пыли, тишина, и кажется, что все только начинается, и жизнь впереди, и будет она всегда.
В тишине и одиночестве всегда возвращаешься в детство. Совсем раннее, когда еще в такую же жару лежал в пеленках. Все было так же, только кошки Котаси и собаки Белки не было рядом. Да нет, были они. Кто-то другой ими был.
Интересно, разговаривали они со мной? Жаль, если нет.
* * *
Я купил немного говядины, и папа сварил шикарный суп с фасолью. Варил он его часа три, движения медленные, я не помогаю ему в готовке, разве что картошки-морковки начищу, мелкая моторика с острым предметом — это не для пожилых людей. А в остальном — вижу, какое выражение лица у отца, когда он чем-то занят, он реально молодеет.
Торжественно поставил передо мной чашку супа и сказал: «Как тебе?»
Я попробовал суп и сказал, что это великолепно.
Папа просиял и весь ужин вспоминал молодость, как мама однажды пришла с работы и не могла попасть домой, потому что папа на коньках катался и закатался допоздна. А мама замерзла. Но не ругалась совсем, а пришла на каток, смотрела на него и смеялась.
Я съел полную чашку и похвалил суп еще раз, сказав, что я вот так в жизни не приготовлю.
Папа расцвел окончательно и, отложив свою чашку, сказал:
— А где там твоя прекрасная каша?
Кто скажет, что это ми-ми-ми и сахар, тот просто глупый дурак. И ни фига в жизни так и не понял.
9 июля 2017 г.
Папа хочет выйти во двор. На пути непреодолимое препятствие — мои кроссовки. Помянув меня добрым словом, папа растерянно топчется возле них, потом делает решительный шаг, наступая сразу на оба (хорошо, что не падает), и наконец выходит в дверь.
А ведь еще недавно десять километров бегал по пятницам. И волейбол. И разряд по гимнастике, такой пресс у него был, у меня такого не будет никогда.
Как быстротечно время и безжалостно.
Скоро нужно в Москву, недели на две хотя бы. Я там должен был быть еще в конце мая, но бюрократия оказалась сильнее, чем я предполагал.
Вот как
