Трагикомические новеллы - Поль Скаррон

любовнику! Но ты не отделаешься ценою одних упреков, и я лучше стану твоим палачом, чем сообщником твоего преступления!”

С этими словами он насильно сорвал с меня одежду и нанес мне, обнаженной, сотню ударов с такой жестокостью, что его собственные слуги пришли в ужас. Насытив свое бешенство до того, что выбился из сил, он выбросил меня на улицу, и я была бы уже мертва или в руках тех, кто меня разыскивает, если бы так счастливо не натолкнулась на вас».

Закончив свою речь, она показала дону Гарсиа кровоподтеки у себя на руках и на тех частях тела, показать которые дозволяла благопристойность. Затем она заговорила опять:

— Вы выслушали мою плачевную повесть, благородный Гарсиа! Посоветуйте же мне, заклинаю вас, что делать несчастной, послужившей причиною стольких раздоров?

— Увы, сударыня, — прервал ее дон Гарсиа, — почему не могу я дать вам совет с такою же легкостью, с какою я, если вы позволите, постараюсь наказать Андрада? Не лишайте меня чести быть мстителем за вас и не бойтесь использовать для всех ваших начинаний человека, который так же чувствителен к вашим несчастьям, как и к нанесенным вам обидам!

Дон Гарсиа произнес эти слова с большим жаром, и Евгения сразу поняла, что он чувствует к ней ни меньше любви, чем сострадания. Она поблагодарила его в самых учтивых выражениях, какие только подсказали ей ее светское воспитание и чувство признательности, а затем попросила его взять на себя труд вновь зайти к ее мужу и разузнать подробнее, что именно рассказывают об ее бегстве и о смерти дон Луиса.

Дон Гарсиа прибыл туда в то самое время, когда отводили в тюрьму дона Санчо, его слуг и слуг дон Луиса, показавших, что их хозяин был влюблен в Евгению. Смежная дверь, оказавшаяся отворенной, кинжал дона Санчо, еще покрытый кровью, до известной степени изобличали его в убийстве родного брата, между тем как он был в нем настолько же неповинен, насколько был им потрясен... Бегство его жены, его драгоценности и деньги, которые нигде не могли найти, — все это повергало его в безысходное удивление и огорчало его больше, чем тюрьма и принятые правосудием меры. Дон Гарсиа торопился сообщить Евгении эти новости, но не мог сделать это так быстро, как ему бы того хотелось.

Один из его друзей, имевший до него дело, надолго задержал его на улице, где находился его дом, причем случайно это оказалось напротив дома Андрада, и он увидел, как оттуда вышел слуга в высоких сапогах, с дорожным мешком. Дон Гарсиа в сопровождении своего друга последовал за ним издали; заметив, что слуга вошел в помещение почты, он и сам тоже зашел туда и увидел, как тот нанимает трех лошадей, которые должны быть готовы через полчаса.

Дон Гарсиа дал ему уйти и сам заказал точно такое же число лошадей на тот же самый час. Друг спросил его, зачем ему эти лошади; он обещал рассказать ему все, если тот захочет участвовать в поездке; друг согласился на это, не утруждая себя дальнейшим раздумьем, что же все это означает. Дон Гарсиа попросил его надеть высокие сапоги и подождать на почте, пока он сам сходит к себе домой. Таким образом они расстались, и дон Гарсиа вернулся рассказать Евгении все, что узнал об ее деле; он собирался далее отдать хозяйке — женщине, на которую можно было положиться, — приказания, необходимые, чтобы раздобыть Евгении платье и тем дать ей возможность отправиться в ту же ночь в монастырь, где настоятельницей была ее родственница и приятельница. Кроме того, он дал своему слуге тайный приказ отнести его другу, которого он только что покинул, одежду для загородной поездки, а также высокие сапоги; поручив хозяйке хорошенько позаботиться об Евгении и прятать ее от посторонних глаз, он вернулся к своему другу и отправился с ним вместе на почту, куда мгновением позже прибыл и Андрад.

Дон Гарсиа спросил у него, куда он едет; тот отвечал, что в Севилью.

— Таком образом, нам достаточно будет одного почтальона, — возразил дон Гарсиа.

Андрад согласился и с этого момента, быть может, стал рассматривать дона Гарсиа и его друга как двух глупцов, чьи деньги он готовился захватить. Они вместе отбыли из Вальядолида и ехали довольно долгое время, не занимаясь ничем другим, так как вообще люди не очень охотно беседуют, когда едут на почтовых. Наконец дон Гарсиа, когда они оказались в местности, удаленной от всякого жилья, решил, что находится в подходящем для его намерения месте. Он выехал вперед, вернулся обратно и попросил Андрада остановиться. Андрад спросил, что ему нужно.

— Я хочу драться с вами, — ответил ему дон Гарсиа, — и, если окажусь в силах, отомстить за Евгению, вами смертельно оскорбленную, и притом действием самым подлым и недостойным честного человека, какое только можно себе представить.

— Я нисколько не раскаиваюсь в своем поступке, — ответил надменно Андрад, не обнаруживая никакого удивления, — но вы, вы, пожалуй, раскаетесь в том, что делаете.

Он был человеком мужественным; ноги его коснулись земли одновременно с доном Гарсиа, который поступил точно так же, не удостаивая противника ответом. Они были уже готовы к бою и стояли со шпагами в руках, когда друг дона Гарсиа сказал им, что и он должен участвовать в поединке, и предложил драться со слугой Андрада, человеком большого роста и приличной внешности. Андрад объявил, что согласен драться лишь один на один, хотя бы он имел секундантом[8] величайшего бойца Испании. Слуга его, не удовлетворяясь заявлением своего господина, заявил со своей стороны, что не станет драться решительно ни с кем и никаким способом. Таким образом другу дона Гарсиа пришлось быть зрителем или свидетелем поединка, как это бывает в Испании.

Поединок длился недолго. Небо так решительно поддержало правое дело дона Гарсиа, что его противник, который ринулся на него, проявляя больше неистовства, чем искусства, сам наткнулся на его шпагу и упал к его ногам, вместе с кровью теряя свою жизнь.

Слуга Андрада и почтальон, оба одинаково трусливые, бросились к ногам дона Гарсиа, не хотевшего причинять им зла. Он приказал слуге Андрада открыть дорожный мешок своего господина и разыскать там все, что было похищено Андрадом у Евгении. Тот немедленно повиновался и вручил дону Гарсиа плащ, платье и юбку, весьма пышные, а также маленькую шкатулку, тяжесть которой заставляла подозревать, что она не была порожней. Ключ от нее