Трагикомические новеллы - Поль Скаррон

class="p1">Если небо допустило это, оно хотело, быть может, предоставить мне кару за столь огромное преступление, дабы мое счастье было восстановлено мною самой и моя невинность была признана.

Совершив то, что он хотел совершить, дон Луис сделал вид, будто беспокоится за своих лошадей, поднялся с моей постели, открыл дверь на улицу и удалился в свое жилище, гордясь, быть может, своим преступлением и наслаждаясь будущей причиной своей гибели. Вскоре после этого вернулся мой муж, бросился в постель, придвинулся близко ко мне, совершенно замерзший, и своими ласками, которые показались мне чрезмерными, заставил меня просить его не мешать мне спать. Мое поведение показалось ему странным; это меня удивило, и я больше не сомневалась, что по отношению ко мне совершено было предательство. Я не могла сомкнуть глаз до самого утра. Я встала раньше, чем вставала обычно. Я пошла к обедне и встретила там дон Луиса, необыкновенно нарядного, с лицом настолько же веселым, насколько мое лицо было печально и сурово. Он предложил мне святой воды, которую я приняла с большой холодностью; он же, взглянув на меня с язвительной улыбкой, промолвил:

“О боже мой, сударыня, как вы холодны!”

При этих словах, тех самых, которые я ему сказала, словах, не допускавших больше никаких сомнений относительно моего несчастья, я побледнела и тотчас же покраснела из-за того, что побледнела. Он мог понять по моим глазам, по вызванному во мне этими словами смятению, как я была оскорблена его дерзостью. Я ушла, не взглянув на него. Всю обедню я провела в волнении, как вы легко можете себе представить, и немало беспокойства внушила я своему мужу, когда за обедом и весь остаток дня я пребывала в задумчивости и не могла побороть беспрестанных вздохов и других проявлений душевного смятения, несмотря на все мои усилия его скрыть. Я удалилась в свою комнату раньше обычного, сославшись на легкое нездоровье. Я строила сотни планов мести. Наконец ярость моя внушила мне один план, на котором я остановилась.

Пришло время ложиться спать, и я легла в постель одновременно с мужем. Я притворилась спящей, чтобы и он уснул; когда же я увидела, что он спит, и решила, что все наши слуги также заснули, я встала с постели. Я взяла кинжал мужа, и, хотя моя страсть лишала меня рассудка и меня ослепляла, она так хорошо вела меня, что сквозь ту же дверь и тем же путем, которым мой жестокий враг пришел к моей постели, я добралась до его ложа. Ярость моя не подвинула меня на слишком поспешные поступки. Свободной рукой я нащупала его сердце; когда же биение сердца открыло мне, где оно находится, страх промахнуться не вызвал дрожи в моей руке, вооруженной кинжалом: дважды она погрузила кинжал в сердце ненавистного дон Луиса и покарала его смертью более легкою, чем он того заслуживал! Охваченная бешеной злобой, я нанесла ему еще пять или шесть ударов кинжалом и вернулась к себе в комнату со спокойствием, доказывавшим мне самой, что никогда ни один поступок не давал мне большего удовлетворения. Кинжал моего мужа, весь покрытый кровью, я вложила обратно в его ножны; я оделась со всей возможной поспешностью, стараясь шуметь как можно меньше; я взяла с собой все свои драгоценности и деньги; и вот, увлекаемая своею любовью и вместе смущенная только что содеянным мною поступком, я покинула мужа, любившего меня больше жизни, чтобы броситься в объятия юноши, который лишь недавно дал понять мне, что я стала ему ненавистна.

Робость, свойственная моему полу, сменилась под влиянием неистовых страстей, меня волновавших, такою твердостью, что в полном одиночестве и ночью я проделала весь путь от моего дома до жилища Андрада с такой же уверенностью, как если бы совершала какой-либо прекрасный поступок среди бела дня. Я постучалась в дверь к Андраду, но его не было дома, так как он увлечен был игрой у одного из своих приятелей. Его слуги, узнавшие меня и немало удивленные моим появлением, встретили меня с большой почтительностью и зажгли для меня огонь в комнате своего господина. Он прибыл немного спустя и, я думаю, не рассчитывал встретить меня у себя в комнате. Увидев меня, он сейчас же сказал с растерянным видом:

“Что вас приводит сюда, донна Евгения? И что вам еще нужно от человека, которого вам угодно было принести в жертву ревности деверя, снискавшего вашу любовь?”

“О Андрад, — ответила я, — неужели вы так дурно объясняете неустранимую случайность, заставившую меня искать помощи у человека, которому я больше всего в мире боялась быть обязанной? И неужели вы составите себе такое неблагоприятное суждение о женщине, давшей вам столько доказательств своей привязанности? Я ожидала от вас чего-то другого, а не упреков, и вы не можете больше упрекать меня, так как я не совершила поступка, который вы ставите мне в вину и хотите истолковать как преступление. Ах, если я и совершала преступление, то не против вас, а против мужа: он должен быть дорог мне, по отношению к нему я была неблагодарна, чтобы не быть неблагодарной по отношению к вам, и его я покинула лишь для того, чтобы найти жестокого обидчика! Когда ваша смерть, показавшаяся мне настоящей смертью, повергла меня в отчаяние, естественное для женщины, которая ждала лишь мгновения, когда ее застанет муж, и когда дон Луис застал меня в этом плачевном состоянии, что же мне оставалось делать, как не довериться его благородству и его любви ко мне? Он извлек из этого немалую выгоду, изменник, и ценою моей чести, но также и ценою собственной жизни, которую я только что от него отняла. Именно это, мой милый Андрад, привело меня сюда! Я должна скрываться от правосудия до тех пор, пока не узнают, каково было преступление дон Луиса и каково было мое несчастье. У меня есть деньги и драгоценности в достаточном количестве, и вы могли бы жить с блеском в той местности Испании, где вы согласились бы быть спутником моих злоключений; впрочем, время покажет всем, что я достойнее жалости, нежели порицания, и мое поведение оправдает в ваших глазах мои прежние поступки!”

“Да, да, — прервал меня Андрад, — я займу место дон Луиса, который тебе надоел, а, может быть, буду убит так же, как и он, когда и я надоем тебе! О распутная женщина, — продолжал он, — как это последнее злодеяние укрепляет мою уверенность, что ты решила принести меня в жертву своему