Трагикомические новеллы - Поль Скаррон

свое спокойствие выше их честолюбия и очень тяготилась их настояниями, равно как и большим количеством лиц, домогавшихся ее руки, которые ежедневно бывали привлечены ее красотою и богатством в приемную монастыря, где она находилась. Под конец она стала показываться одному лишь дону Гарсиа. Этот молодой дворянин оказал ей услугу так своевременно, при обстоятельствах столь для нее важных, с таким пылом, что, видя его, она не могла не говорить самой себе, что должна выказать ему нечто большее, чем изъявление любезности и благодарности. Она отлично поняла по виду его прислуги и его обстановки, что он не был богат, и благородно предложила ему ту помощь, которую человек может без стеснения принять от лица более богатого. В течение короткого времени, проведенного ею у него, в своих частых с нею разговорах он обнаружил прекрасную душу, возвышавшуюся над общим уровнем и совершенно свободную от какой-либо заинтересованности, если не считать вопросов чести. Она боялась оскорбить его, поднося ему подарок, богатство которого соответствовало бы побуждениям ее щедрой души; но не менее того она боялась внушить ему дурное мнение о своей признательности, если не даст ему доказательств своей щедрости. Но если дон Гарсиа заботил ее, как я только что рассказал, то она причиняла ему беспокойство, совершенно смущавшее покой его души. Он влюбился в нее, и даже если бы уважение не мешало ему высказать ей это, как мог бы он отважиться говорить о любви женщине, только что из-за любви подвергшейся величайшим несчастьям, и к тому же в такое время, когда печальное выражение ее лица и ее непрестанные слезы доказывали, что душа ее была еще слишком полна горя, чтобы вмещать другую страсть?

Среди посетителей Евгении, навещавших ее в роли покорнейших ее слуг с целью сделаться, быть может, впоследствии ее повелителями, и притом повелителями, на которых трудно угодить, — среди предлагавших ей свою руку, говорю я, и ею отвергнутых, некий дон Диего отмечен был особым упрямством, поскольку не имел возможности выделиться ничем иным. Он был глуп, как только может быть глуп юноша, был груб в меру своей глупости, несносен — в меру грубости и был нелюбим всеми настолько же, насколько был несносен. Сверх того, был он убог, плохо сложен и телом и духом и столь же беден дарами фортуны, сколь был жаден до них; однако, принадлежа к одному из лучших домов Испании и состоя в близком родстве с первейшими министрами государства, — что, впрочем, делало его только наглым, — он был терпим везде, куда ходил, в силу своего звания, хотя и не поддержанного никакими заслугами.

Этот Диего, — такой, каким я его только что описал, — решил, что обрел в лице Евгении все, чего можно желать от женщины, и вознамерился легко получить ее благодаря влиянию лиц, имеющих вес при дворе и обещавших ему выдать ее за него замуж. Однако в таком важном деле уговорить Евгению было не так легко, как они воображали, а двор не желал ради частного лица заставлять ее насильно, так как это обидело бы все общество. Уход Евгении в монастырь, ее упорное нежелание возвращаться оттуда, ее решение не принимать там больше посетителей, охлаждение лиц, покровительствовавших дону Диего в его искательстве, лишили его прежней надежды добиться Евгении без затруднений.

Он решил похитить ее из самого монастыря, задумав одно из самых преступных предприятий, мыслимых в Испании, на которое мог оказаться способным только сумасшедший вроде него. За деньги он нашел таких же сумасшедших, как он сам; он приказал приготовить подставных лошадей до одного морского порта, где его ожидал корабль; он силою проник в монастырь, похитил Евгению, и эта несчастная дама стала бы жертвой самого недостойного человека в мире, если бы небо не даровало ей еще раз своей нечаянной помощи в тот миг, когда она считала себя уже вполне им покинутой. Без посторонней помощи один человек, которого крики Евгении привлекли навстречу ее похитителям, преградил путь их отступления и помешал им проследовать дальше, и с таким мужеством, что сразу же ранил дона Диего и нескольких его сообщников; этим он дал время поднявшимся горожанам и представителям правосудия собраться с силами и принудить дона Диего и его отряд или погибнуть или сдаться в плен. Таким образом Евгению выручили; но, прежде чем отправиться обратно в монастырь, она хотела узнать, что сталось с мужественным человеком, который с таким благородством подвергнул свою жизнь опасности ради нее.

Его нашли пронзенным несколькими ударами шпаги, почти истекшим кровью и почти без сознания. Евгения захотела взглянуть на него и не успела еще бросить взгляд на его лицо, как узнала в нем дона Гарсиа. Велико было ее удивление, и ее сострадание было не меньше того, и она обнаружила это в изъявлениях столь страстных, что они могли быть истолкованы к ее невыгоде, если бы не было у нее достаточных оснований быть удрученной. Просьбами она добилась, чтобы ее благородного защитника не отправляли в тюрьму: дон Диего, находившийся при смерти, и его сообщники признали, что он не входил в их отряд и что именно он напал на них. Его доставили в ближайший дом, и это случайно оказался дом, принадлежавший некогда дону Санчо, а в то время — Евгении, где у нее оставлена была вся обстановка и несколько слуг. Дон Гарсиа поручен был заботам лучших хирургов двора и города. Евгения вернулась к себе в монастырь, но на другой же день вынуждена была уйти оттуда и возвратиться к себе, потому что монастырям, где проживали монахини, запрещено было принимать мирянок.

На следующий день дон Диего умер, и его родственники использовали все свое влияние, чтобы воспрепятствовать отданию его под суд, поскольку он был уже мертв; но это произошло с его сообщниками, которые и были наказаны по заслугам.

Между тем Евгения в отчаянии видела, что нет надежды на выздоровление дона Гарсиа; она молила небо о помощи; она сулила хирургам одарить их всем, чего они пожелают; но их искусство исчерпало свои возможности, и они надеялись лишь на бога и на молодость больного. Евгения не отходила от изголовья его постели; днем и ночью она ухаживала за ним с таким усердием, что в конце концов ей самой из-за этого мог понадобиться уход со стороны других лиц. Она часто слышала, как больной произносил ее имя в бреду лихорадки среди несвязных речей, порожденных его помраченным воображением; часто можно было слышать, как он говорит о любви и произносит речи,