Кирилловцы vs николаевцы. Борьба за власть под стягом национального единства - Вячеслав Черемухин

О факторах объединения «русских национально мыслящих организаций» еще в 1923 году говорил бывший председатель совета министров Российской Империи (1911–1914), а на тот момент председатель объединения русского финансового ведомства в Париже граф В. Н. Коковцов. Бывший премьер указывал на то, что факторов объединения эмиграции было два: первая идея заключалась в том, что «среди самой русской эмиграции развилась и окрепла мысль, что… пора перестать спорить и надо начать совместно работать», а вторым обстоятельством бывший глава правительства России называл «появление под Парижем Великого Князя [Николая Николаевича. — В. Ч.]». Сам Великий Князь первоначально жил достаточно замкнуто, а после «домогательств со стороны целого ряда лиц и организаций, патриотически настроенных» был фактически вынужден принять их предложение участвовать в борьбе «для спасения Родины»[258]. Третье обстоятельство — «отношение иностранцев». В данном случае речь идет о позиции стран, на территории которых проживала большая часть русской эмиграции, но в то же время и тех стран, которые имели серьезный «вес» на политической арене послевоенного мира. Неудивительно, что г-н Коковцов обратил внимание именно на позицию Франции, которая являлась державой Антанты и была естественным союзником эмиграции в борьбе с большевизмом. Не забудем также, что именно на территории Третьей Республики проживала одна из наиболее многочисленных диаспор русских беженцев. В этом плане весьма любопытно утверждение французского историка М. Ферро о том, что после 1917 года отношения между Францией и Россией (теперь уже советской) совершенно отличались от тех, которые были раньше. «Никогда еще расхождения и непонимание между русскими и французами не были столь значительными», — утверждает представитель третьего поколения «Школы „Анналов“»[259]. Но если историк в первую очередь обращает внимание на международные отношения, которые сложились между Россией и Францией после войны и революции, то отношения между официальным Парижем и неофициальной эмиграцией были схожие. И на это огромное влияние имело официальное признание в 1924 году Францией Советской России, что представлялось в среде русских беженцев как достаточно противоречивое обстоятельство.

Надо признать, что весьма поверхностно, но в то же время весьма последовательно процесс консолидации русских беженцев и работа, предпринимаемая членами Инициативной группы, освещены в соответствующей статье А. А. Корнилова и К. А. Лушиной. Они отмечают, что «объединительные процессы в парижской эмигрантской среде явились вполне закономерной реакцией на непростые вопросы, вставшие перед различными кругами эмиграции: военными, политическими, религиозными, культурными»[260]. Интересно, что параллельные процессы развивались и в среде российского дворянства. Об этом пишет в дополнениях к воспоминаниям общественного и политического деятеля князя А. Д. Голицына князь А. К. Голицын. Он, в частности, говорит: «24 мая 1925 года в Париже по инициативе русских дворян состоялось совещание с целью образования в эмиграции российской общедворянской организации. После всестороннего обсуждения основных вопросов было принято постановление о созыве проживающих в Париже представителей этого сословия на общее собрание, которое было назначено на июль месяц и проведено в срок. Одним из главных действующих лиц, инициаторов и организаторов создания Союза Дворян был… князь Александр Дмитриевич Голицын»[261]. Иными словами, процессы консолидации обратили на себя внимание со стороны всех представителей беженского контингента.

Не будем поэтому повторять уже ими сказанное, лишь за ними отметим, что деятельность Инициативной группы продолжалась в течение двух лет на протяжении 1923–1925 гг., когда в определенный момент данные заседания получили название «группы патриотических деятелей», которые продолжали свои заседания вплоть до создания Организационного комитета 13 сентября 1925 года. В то же время будет правильно отметить, что Инициативная группа под руководством В. Н. Новикова сложилась лишь в июне 1925 года и представила результаты своей организационной работы в сентябре 1925 года. Именно этому комитету и досталась ответственность создания тех программных документов, на основе которых впоследствии должна была проходить работа Съезда в 1926 году. Как сообщалось, «без возражений принимается численный состав Организационного комитета: 72 члена, с привлечением, кроме того, 25 иногородних и с правом кооптации 10 человек»[262]. В состав комитета вошли члены Торгово-Промышленного и Финансового Союза, Русского Национального Союза (он же РНК), Русской монархической партии во Франции, а также представители других организаций. «Возрождение» зафиксировало, что собрание 13 сентября «явилось значительным успехом идеи зарубежного съезда. На собрании сошлись представители самых разных политических воззрений… у всех участников преобладала серьезная готовность жертвовать частным для общего и сходиться на общем деле — борьбы с большевиками и восстановления Великой России»[263]. Главой Организационного Комитета был избран Председатель Совета Русской монархической партии А. Н. Крупенский, который вошел в его состав при поддержке 14 голосов[264]. В то же время в заседаниях группы патриотических деятелей Н. Н. Шебеко сообщал: «голосование 13 сентября имело непосредственным результатом образование среди членов Организационного комитета двух групп. Мы, находясь в центре, решили ни в какой организационный блок не входить и действовать самостоятельно, поддерживая самый тесный и дружеский контакт с другими группами, правее и левее нас настроенными»[265]. В то время как А. Ф. Трепов утверждал: «Союз Воссоздания России занимает середину и хочет мирить правых и левых… но никаких правых и левых нет»[266].

Что такое Российский Зарубежный Съезд?

Еще в июне 1925 года И. А. Ильин говорил читателям газеты «Возрождение» следующее: «Мы не „правые“ и не „левые“; мы — русские патриоты. И все, что спасительно и хорошо для нашей родины, — все это мы приемлем и отстаиваем. И все, что гибельно и вредоносно для нашей родины, — все это мы отвергаем»[267]. Такой принцип, который был заложен в основу объединения с легкой руки русского публициста, по сути своей и должен был объединить эмиграцию не по партийно-политическому признаку, а скорее на надполитической основе, охватывающей всю русскую эмиграцию без исключения. Однако, как показали дальнейшие события, в рамках предвыборной подготовки и самой кампании к Съезду 1926 года мнение И. А. Ильина оказалось несколько отдалено от той позиции, которая проявилась уже к ноябрю 1925 года.

Сплочение общественно-политических группировок вокруг идеи Российского Зарубежного Съезда на определенном этапе эволюции всего процесса по подготовке всеэмигрантского форума в Париже привело к проблемам организационным, где на первый план вышли вопросы, связанные с организацией выборов и представительства на съезде в Париже. Отметим, что принятое положение от 26 ноября 1925 года стало итоговым документом, на основании которого в разных местах «русского рассеяния» должны были проходить избирательные кампании. Но перед тем, как перейти к реализации «Правил