Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века - Мария Нестеренко

Таким образом, поэтесса заявляет о своем умении сочинять, но и о нежелании этим заниматься в силу «бессмысленности» поэзии в ее «гимническом» изводе.

В истории русской поэзии это не первый случай, когда поэт заявляет о своем нежелании «писать гимны». В первой книжке «Аонид» за 1796 год Карамзин опубликовал «Ответ моему приятелю, который хотел, чтобы я написал похвальную оду великой Екатерине». Ю. М. Лотман считал, что это стихотворение «является демонстративным отказом от сочинения официозных стихов»[338]. М. Шруба, разделяя его точку зрения, развивает мысль:

Думается, что дело здесь не в отказе от официоза, а в отказе от классицистской поэтики, одним из ведущих жанров которой была торжественная ода. <…> Карамзин не отказывается писать похвалу, он отказывается писать похвальную оду[339].

Это справедливо и для случая Буниной. Название стихотворения, помещенного в «Неопытной музе», отсылает к сочинению Карамзина, ср.: «Тем, которые предлагали писать мне гимны» и «Ответ моему приятелю, который хотел, чтобы я написал похвальную оду великой Екатерине». Конечно, здесь ощутима разница в регистрах: у Карамзина это более частное высказывание, адресованное «приятелю», у Буниной — более патетическое. Карамзин пишет:

Что богине наши оды? Что Великой песнь моя? Ей певцы — ее народы, Похвала — дела ея[340], —

ср. у Буниной: «Народа счастие есть лучший гимн царям»[341]. Несмотря на различие в метафорах — «народ — певец», «народное счастье — гимн», нельзя не отметить общность идеи двух стихотворений: демонстративный отказ писать хвалебное сочинение (стоит отметить, что у Карамзина за ним все же следует похвала Екатерине). Различны также и сами тексты, к написанию которых побуждают: у Карамзина это ода правящей монархине, у Буниной — гимны вообще. Сходство здесь отдаленное и типологическое, но общее у них то, что авторы отказываются писать по чьему-то желанию. Можно осторожно предположить, что в стихотворении Буниной также фиксируется отказ от жанровой поэзии, по причине ее неспособности отразить весь спектр переживаний поэтессы.

Стихотворение «Мой портрет, списанный на досуге в осенние ветры для приятелей» также было впервые опубликовано в «Неопытной музе». Оно интересно еще и тем, что это одно из двух стихотворений Буниной, в котором создается авторский образ, дается автопсихологический очерк — разумеется, с поправкой на то, что это поэтический текст (ср. со стихами из письма к А. С. Шишкову «Хоть бедность не порок…», первоначально не предназначавшимися для распространения, но впоследствии разошедшимися в списках. В письме поэтесса рассказывает о своем детстве и дополняет рассказ стихотворным очерком. Последний, очевидно писавшийся без расчета на публикацию, лишен лирического пафоса и находит параллели в «домашней» поэзии, шутливой и свободной от поэтических условностей эпохи).

«Мой портрет» представляет собой монолог с вкраплением реплик условных собеседников, явно меняющихся на протяжении стихотворения. Сначала это домашние, дающие советы, чем можно унять скуку: «Здесь пяльцы и с канвой!»; «Так книгами — вот шкап! лишь шаг сюда». Именно они побуждают поэтессу к сочинительству: «„Ну вот чернилица!“ — Прекрасно! точно так!»[342] Эти строки, поясняющие решение поэтессы взяться за перо, коррелируют с тем, что Бунина писала в предисловии к «Правилам поэзии» Шарля Баттё, переведенном ею «в пользу девиц»:

Истинная цель моего предприятия <перевода и издания сочинения Баттё. — М. Н.> заключается в желании занять часы, оставшиеся от домашних трудов тех, кои из вас обременены хозяйственными попечениями, и похитить несколько минут от туалета праздных. Слишком почту себя вознагражденною, естьли сия книга будет посредницею между вами и музами, доставя вам способ к союзу с сими нежными усладительницами нашей горестей[343].

Фраза «естьли сия книга будет посредницею между вами и музами», да и само название перевода «Правила поэзии <…> в пользу девиц», свидетельствует о том, что Бунина рассматривала этот перевод как руководство к литературным занятиям, но, как следует из предисловия, лишь в минуты досуга. Занятие поэзией позиционируется как досуг после выполнения дворянкой своих основных обязанностей либо как полезная альтернатива праздности. Идея поэзии как приятной забавы, которой можно предаться в свободное от службы время, очень характерна для дворянской литературы XVIII и начала XIX века. Так, И. Клейн упоминает журнал «Вечера», издававшийся литераторами, группировавшимися вокруг Хераскова:

…авторы особо отмечают, что предаются литературным занятиям только на досуге, на что указывает название журнала «Вечера». В редакционном введении неоднократно упоминается, что для совместных литературных занятий писатели собираются только в вечерние часы (раз в неделю)[344].

Подчеркивая «досуговый» характер этого стихотворения, Бунина акцентирует его «несерьезность», маскируя тем самым важность поднимаемых в «Портрете…» тем.

Тональность ответных реплик в стихотворении меняется: «домашние» сменяются «критиками». Они появляются в тот момент, когда лирическая героиня размышляет, о чем именно ей стоит написать стихотворение, и выступают с критическими замечаниями: «Но где тимпанов звон? / Хвалы твои несильны и негромки. / Для редких, славных дел — такой ли строй и тон!»[345] Именно «критики» (далее Бунина назовет один из хора голосов «мой рецензент») предлагают тему, которая, с их точки зрения, поэтессе под силу:

«Быть может, что берешь ты слишком свысока… К чему поэмы все — да оды! Что познакомее, так то и попростей! Похвально б с пользою учить народы; Но проповедники родятся без страстей. Начни-ка ты с себя — себя изведай, Потом и проповедай»[346].

Иными словами, лирической героине предлагают писать о том, что ей должно быть хорошо известно (ср., например, с советами Жуковского Елагиной и Зонтаг обратиться в писательстве к сферам, которые должны быть им известны лучше прочего). «Критики» иронизируют не только над темой, но и