Дневники архимага. Книга 2 (СИ) - Белинцкая Марина

Заметив, что Габриэль его внимательно слушает, Август заговорил увереннее:

— После этого все стали говорить, что Шалари не так уж и хорош, к тому же, боится конкуренции. С тех пор он не трогает никого, в ком видит хотя бы немного равного себе. А я, — Август потупился, — я никто. Пусть здесь все говорят, что наличие дара в Кобре не имеет значения, я скажу, что имеет. Настоящих волшебников здесь не так много, но они на ступень выше, чем мы. А я просто предатель. Шалари изведёт меня, как когда-то Сала.

Габриэль слушал его и глядел на сморщенный листик.

Он уже забыл о войне с Шалари и всём, что его касалось.

Он прилежно учился, не потому что хотел — просто так было правильно. Он подолгу смотрел на часы, глаза его отражали циферблат и стрелки. Он проходил сквозь толпы кобровцев как сквозь гудящий рой пчёл и не заметил, как его стали шарахаться. Он садился в тени кобры-Хранительницы и сосредоточенно сидел, погружаясь внутрь себя, трогал хвост времени и пытался поймать его.

Он не провернул шутку с Шалари, которая когда-то казалась ему забавной, и вздохнул с облегчением, когда все в один день собрали чемоданы и уехали. Коридоры заполнила пустота. Габриэль ходил вдоль осиротевших комнат. В тишине ещё мерещились отзвуки недавней суеты, а воздух пах сборами. Теперь можно было не прятаться, чтобы оттачивать формулы, можно было сидеть в тишине и не таясь разговаривать с часами, что висели над парадным входом в Башню.

С тех пор, как Габриэль научился останавливать время, полетели недели, нет, месяцы. Габриэль читал дневники и тренировался. Он отпускал время, только чтобы открыть или закрыть дверь или взять какой-то предмет. Время — среда для процессов, — писал в своём дневнике архимаг, — нет времени — невозможно совершение действия. Безвременье замораживало всё, поэтому для того, чтобы взаимодействовать с миром, Габриэль отпускал время на пару секунд. Он делал это осторожно, когда был уверен, что за ним не следит обитающая в Башне нечисть. Он не колдовал в присутствии картин, не колдовал, когда чувствовал сквозняк, даже если ему мерещилось. Сквозняк мог быть признаком присутствия рядом какого-то духа или Змееокого. Только в Безвремньи Габриэль чувствовал себя в безопасности и перемещался туда, будучи уверенным, что за ним никто не шпионит. В Безвременьи морок не трогал его, потому что морок тоже являлся процессом — процессом действия колдовства.

Время ему подчинилось и утратило смысл. День реальности длился несколько суток, ночь и вовсе казалась годом. Волосы отрастали, Габриэль их подстригал. Змеи крали ему еду из столовой, у него ломило суставы и он начал хуже видеть. Но это была малая плата.

Взамен он научился извлекать из огня жидкость и лепить из теней липучие шарики. Поднимать солнечные лучи и встряхивать их, как покрывала. В воздух взметалось много светящихся пылинок. Он разговаривал с водой и тихо пел травам, раскладывая их на подоконнике. На ночь он укрывал их солнечными лучами, которые днём прятал в шкафу. Он ходил в синяках и царапинах, и каждое повреждение подписывал номером. Габриэль завёл странную тетрадь, где описывал каждую свою ссадину и процесс её выздоровления. Однажды его застукали, когда он переламывал себе руку. Он расшиб табуретом тыльную сторону ладони, и в лекарне зарегистрировали перелом. На следующий день его рука была в полном порядке.

В дневниках архимага завуалированно преподносились знания о том, как использовать базовые руны, с которыми мог взаимодействовать волшебник, обладающий каким угодно из даров, и этим знания были уникальны.

Габриэль сросся с башней, пустил в неё корни. Незримые, они тянулись по всем коридорам, прорастали в рукомойники и окна, обвивали книжные шкафы и парты. Иногда он бесцельно ходил по Кобре, заглядывал в самые дальние уголки башни, и так хорошо ориентировался в ней, что мог сказать, что находится за не видимой им ранее дверью.

Мир вокруг сделался живым, и Габриэль чувствовал его, разделял на составляющие, сливался с ним. Он чувствовал, как ножкам стола щекотно от пыли, какое мутное зрение у закоптившихся керосиновых ламп, как душно книгам, запертым в архивах. Буквы дневников говорили с ним голосом архимага. Габриэль вдруг стал замечать, что буква «т» похожа на то, как эту букву пишет он: стрела, перечёркнутая посередине. Буква «о» — ромб с точкой внутри, такой же, как у него, буква «ю» — ромб с точкой и палочкой, буква «х» — крестик. Когда он читал, белый змей сидел на его коленях и помогал переворачивать страницы.

Покрасневшие глаза жадно бегали по рукописным строкам:

«Птица Феникс пела о Материке и людях, живущих там. Пела о своих смертях и распивала со мной вино. Моя шумная Птица. Я бы выщипал все твои перья, но ведь и это не заставит тебя прекратить болтать! Мы с тобой живы: лишь ты и я, и я не выпущу твоего крыла, даже если смерть разлучит нас, ибо ты сможешь навещать меня и в мире мёртвых».

Главы о целительстве указали ему ошибку, что он совершил, когда пытался вылечить кота Ло. Кот погиб не потому что Габриэль сбил строй вибраций — Габриэль не указал ход для вытекания жидкости, и жидкость брызнула, разорвав коту лёгкие. Если бы Габриэль провёл жидкость по трахеям, затем по бронхам, жидкость вышла бы через рот, а после Габриэль смог бы залечить поражённую плоть.

Но болезнь отца была необычной. Габриэль понял это только после того, как узнал правду о Рональде. В дневниках архимага описывалось, как лечить симптомы, но это могло лишь ненадолго облегчить страдания. Жизнью Раймона питался его умерший брат через прореху в его эфире. Эфиром называлась защитная оболочка души. В дневнике говорилось, как залатать прореху, через которую вытекает жизнь, и как подтолкнуть организм к самовосстановлению: с подобным архимаг сталкивался. Но он не написал ни слова о том, как отделить от человека присосавшегося к нему духа. Не было никакой гарантии, что после того, как Габриэль залатает одну прореху, Змееокий не сделает новую. Габриэль возлагал большие надежды на непрочитанные дневники, но говорил себе, что даже если не найдёт нужной ему информации, он вернётся домой и будет исцелять отца снова и снова, пока не найдёт способ победить Рональда.

«Змей даёт мне возможность пользоваться любыми дарами, но если бы у меня были собственные силы, мне бы не было равных. Я бы победил Рональда щелчком пальцев».

Всем было известно, что волшебники, перейдя на более высшую ступень (мага или жреца), могли совершенствоваться дальше и получать особые дары, вроде способности Сэликена колдовать без рук или способности Коула читать книги, не открывая их. Так же существа Высшего Искусства отличались от обычных волшебников способностью созидать — творить предметы с помощью рун. Только жизнь ни жрецы, ни маги сотворить не могли. Творение жизни было доступно одной лишь Богине.

Габриэль думал о том, что будь он магом, черным или белым, он мог бы сразиться с Рональдом на равных условиях.

С каждым прочитанным словом почерк становился разборчивее, и иногда Габриэлю чудилось, что тексты дневника написаны его рукой.

Габриэль мало спал, но когда сон всё же одолевал его, ему чудилось, будто он блуждает по башенным коридорам, выслеживая кого-то с ножом, а потом видит лужу крови под своими ногами. В этот момент он просыпался.

«Если бы я правда сделал с отцом что-то дурное, меня бы не готовили к ритуалу. Он жив, ведь я всё ещё нужен магам, а сны — это лишь последствия морока, который больше меня не терзает» — успокаивал он себя.

За великие знания юноше приходилось расплачиваться здоровьем, и когда он понял, что следует отдохнуть, он позволил времени идти своим ходом. И пришла Урожайница, а вместе с нею вернулись с каникул кобровцы. Прошёл ещё месяц, и вернулся Август.

***

— Что ты хочешь с ним сделать? — спросил Август, когда Габриэль собрал ингалятор. Август увидел отражение заколдованного листочка в странных чёрных глазах. Он был уверен, что Габриэлю не составит труда сотворить с Шалари что-то похуже тех волдырей.