Дневники архимага. Книга 2 (СИ) - Белинцкая Марина

Был ли архимаг злым или он создал ритуал по Её повелению?

Записи в дневниках лишь отчасти рассказывали о жизни Великого, лекции профессоров-магов дополняли историю сомнительными фактами. Габриэль не был склонен полностью доверять им, ему даже нравилось, что жизненный путь архимага был окутан туманом тайны.

— По некоторым легендам, архимаг общался с птицей-Фениксом. Феникс оставил мир после того, как из него исчез архимаг, — рассказывал Коул. — Кто мне назовёт, кто такой Феникс?

К потолку взметнулась рука Августа.

— Это мифическая птица-оборотень. Он первый, кто появился на Земле, и будет последним, кто её покинет. Он умирает, сгорая, и возрождается из собственного пепла. Он живёт в мире людей, и может принимать человеческий облик, а перо его может исполнить любое желание. В древние времена на Феникса велась охота. Некоторые по сей день его уважают и относятся как к божеству. Феникса часто рисуют на иконах и высекают над главным входом в храм. Он — паж Богини, её вестник и главный слуга.

Его горящий взгляд мигом потух, как только он замолчал. Съежившись за своей партой, он опустил голову, и воронья чёлка закрыла его лицо. Габриэль не общался с Августом с тех пор, как он съехал. Август проходил мимо, опустив голову, и умело растворялся в толпе.

С тех пор, как Габриэля перевели в выпускной класс, уроки стали похожими на пропаганду чёрного колдовства и ритуала. Маги рассказывали о своём величии и унижали тех, кто не имеет равную им силу. Рассказывали о знаменитых магах, заставляли конспектировать их биографии, рассказывали, как они сами проходили ритуал.

— Ритуал — это совокупность испытаний. Перед ритуалом важно выдержать пост, исполнив семь смертных грехов за кратчайший срок, — тихо и невыразительно читал Коул, положив руку на обложку древнего фолианта.

Габриэль прекрасно осознавал, для чего это сделали маги. Перевод в выпускной класс даже по меркам Кобры был совершён слишком рано, и Габриэль никогда не был лучшим учеником. Он был усидчивым, терпеливым, внимательным, ловким, но не лучшим, нет. Были те, кто колдовал лучше него, кто знал больше колдовских трюков, кто быстрее находил среди букетов трав нужные листики для заклинаний и умел то, чему Габриэль никогда не пытался научиться. Но маги не знали о многом, чему научился у архимага Габриэль, и Габриэль был этому рад.

— Это ради того, чтобы приблизить меня к ритуалу. Чтобы я как можно скорее убил отца, — как-то сказал Габриэль Чаку. Чак лизнул его в нос.

Сегодняшний урок был об архимаге, как об основателе Великой Тьмы. Коул, как и другие профессора Кобры, говорили об архимаге немного пренебрежительно, и на то была причина. Габриэль боялся выдать, что знает об архимаге больше, чем все кобровцы вместе взятые. В его памяти все ещё жил студящий кровь взгляд Змееокого, который взбесился при одном упоминании об архимаге и пытался стереть Габриэлю память, и шрам на спине напоминал о разговоре с Сэликеном.

— Ради тебя, — шептал Габриэль, он думал об отце и об архимаге, и на всякий случай, добавлял: — Вас обоих.

На груди Габриэля теперь красовалась золотая кобра, и платье не надо было подшивать. Кобровцы расступались, чтобы уступить ему путь — выпускников было принято уважать. Он покорно слушал пренебрежительный рассказ и думал о том, что прочитал почти все дневники. Оставался последний.

«Ты научил меня многому. Если в последнем дневнике ты расскажешь, как оградить отца от тёмного духа, я буду до смерти тебе благодарен».

«Завершение бытия. Жизнь и смерть» — так назывался последний дневник.

Габриэль долгое время не решался начать читать его. Последний дневник был тоньше остальных и единственный из всех закрывался на металлическую застёжку. Когда Габриэль прикасался к нему, в груди начинался трепет, а кончики пальцев кололо, будто дневник присасывался к его коже маленькими иголочками, которые впрыскивали яд. Дневник не хотел даваться в руки. Габриэль постоянно ронял его или дневник падал сам по себе, когда ничего не предвещало его падения. Однажды Габриэль поранил палец, пытаясь открыть неподатливую застёжку, и царапина долго гноилась. Дневник был словно пропитан духами. «Стоит только открыть, — думал Габриэль, — и они вылетят наружу и завладеют моей душой».

— Манриоль? — Коул прервал монотонную лекцию и невыразительно посмотрел на Габриэля. — Почему вы не конспектируете вместе со всеми?

С кончика пера на бумагу упала клякса и закрыла собой последнее предложение.

Габриэль склонился над тетрадью и продолжил писать.

— …таким образом архимаг возглавил Башню Высшего Волшебства, — безэмоционально говорил Коул. Его восковое лицо напоминало застывшую маску. Он отвлёкся от лекции и посмотрел сквозь узкое окно. — Всю свою жизнь он искал способ, как обрести собственные силы. В следствии чего изобрёл ритуал, благодаря которому мы с вами зовёмся Магами. Именно он ввёл в мир новое слово: МАГИЯ. Архимаг долгое время был почитаем нами, до тех пор, пока он же не привёл в мир светлую жрицу. После чего снова бесследно исчез. И в этот раз навсегда. Мир магии раскололся надвое. Двуликая смилостивилась над людьми, и сперва показав, что есть Тьма, принесла в мир Свет, ограничив во власти высшую расу.

Конечно же, под высшей расой Змееносец подразумевал чёрных магов.

— Как его звали? — неожиданно для себя спросил Габриэль.

— Габриэль.

В классе повисла долгая тишина. Коул пусто смотрел на сбившего лекцию ученика.

— Габриэль, — повторил он, — вы задаёте вопрос, который пару минут назад задал Невилс. Никто не узнает имени архимага до тех пор, пока архимаг не отправится в кольцо. Он подселенец из будущего. Червь, прогрызший ленту истории, плод слияния света и тьмы. Я помню, что был его учеником, но не помню ни его лица, ни имени. А это значит только одно: архимаг ещё не ступил в путь кольца, а возможно, ещё не родился. Кстати, Габриэль, как вы относитесь к теории Равновесия?

Габриэль поморгал, чтобы собраться с мыслями. Монотонный голос Коула действовал на него усыпляюще.

— Я считаю, что она глупая, — соврал он и зевнул, прикрыв рот ладонью.

Август рисовал феникса на полях тетради.

Место Шалари пустовало.

***

Дни летели как листья с деревьев. Экзамены грянули с первыми морозами. Габриэль сдавал экзамены одним из первых и уходил, не дожидаясь результата.

Он спал один. Один завтракал. Один прогуливался по саду. Глаза его были как окна с выбитыми стёклами. На уроках боевой магии он в два счёта укладывал противников. Он ловко управлялся с жидкостями и переливал зелья из колбы в колбу. Он готовился к урокам тёмных искусств, только чтобы его не трогали маги, не давали дополнительные задания и не взваливали работу над ошибками. Он зубрил теорию почти наизусть, а ловкие руки порхали, изящно рисуя формулы. Он зубрил не только домашнее задание, но и пытался вникнуть в тему следующего урока, чтобы на занятии у него сразу всё получилось и его не оставили после. Поэтому все задания магов он выполнял как будто бы делая одолжение, словно новое заклинание для него вовсе не новое, и он не только что разучил его вместе со всеми, а умело использует не первый год. Он старался быть лучшим, чтобы больше времени уделять дневникам. Благо, времени было предостаточно, если не бесконечно: оно легко замирало по повелению тонких рук. Габриэль жил в библиотеке, пытаясь осмыслить дневники архимага и иногда выходил в мир, блуждая как сонная моль по Башенным коридорам.

Параллельно с экзаменами своего курса он посещал занятия для выпускников — таковым было условие перевода. После смерти Бэатрис и Джо, Сэликен поменял отношение к не-волшебнику, и их общение стало выглядеть теплее.

— Я должен сказать тебе одну вещь, Габриэль.

Габриэль помогал Сэликену в архиве, притворяясь, что очень страдает от процесса складирования книг: в этом заключалось его наказание за то, что он телепортировал из темницы Хорькинса и старика Мартина домой к отцу.

— Скажу без преувеличения: твоё усердие и тяга к Искусству поражает всех профессоров Кобры! Последний студент, кто отличался таким же усердием, был твой отец. Очень жаль, что ты не желаешь совершенствоваться дальше и обрести силу, не равную даже самому могущественному в мире волшебнику.