Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

горку тарелок. Но комнаты нет. Чистое, покрытое свежим снегом поле. Он идет, не оставляя следов. Как холодно! Ах, как насвистывает в уши холодный, с острыми льдинками ветер! Посуду донес, но все равно не поверили. Не донес, а донос. Ах, донос? Это, братцы, совсем другое дело! Тогда ничего не поделаешь, провинился, надо вставать.

Он проснулся, потому что кто-то лупил в его окно снежками. Два часа? Дня или ночи?

– Эй, люди! – кричала под окном кособокая старуха из Старого Полярного, разносившая почту. – Есть тут кто? Телеграмма.

Незлобин накинул реглан, вышел к ней и взял телеграмму. Из Москвы, от главного редактора: «Выезжайте немедленно. Случае невозможности прошу сообщить».

Два часа дня. Но такой же белесый сумрак стоит и в два часа ночи. Он проспал восемнадцать часов.

Не было сомнения в том, что вскоре он вернется в Полярное, но страшно было надолго расставаться с рукописью романа, он взял ее с собой и еще в поезде обдумал и набросал некоторые сцены. С туго набитым заплечным мешком и маленьким чемоданом он с вокзала поехал в гостиницу «Москва» – у него не было уверенности в том, что он застанет свою хозяйку дома. Но свободных номеров не было, такие же потрепанные офицеры сидели в вестибюле, и он даже не подошел к портье.

…Нет, кто-то был в квартире. Он постучал, и сразу же послышались легкие шаги.

– Кто там? – спросил знакомый женский голос. Незлобин ответил, дверь, запертая на цепочку, отворилась не сразу, и в светлой, сияющей чистотой передней его встретила Нина Викторовна, затейливо причесанная, с кокетливыми колечками на висках, в переднике, с мокрой тряпкой в руке.

– Ах, это вы? – сказала она радостно. – Но что же я не догадалась, дура! Ведь это я дала вам телеграмму. А я уже было решила, что это опять Говорун-аль-Рашид.

– Кто, кто?

– Привязался ко мне сосед. Я сперва думала, что он на квартиру польстился и к моей Эвридиске собирается подъехать, а вчера выяснилось, что его интересует другая старуха. Я.

– Ничего не понимаю. А откуда эта чистота? Эта лампочка? Это зеркало?

– Лампочку приобрела на собственную зарплату. А зеркало было всегда, но вы его под слоем чернозема не замечали. Короче говоря, Эвридиска заболела, да так, что едва не отдала Богу душу, а я наняла одну здоровенную гражданку свободной профессии, и мы в четыре руки провели переворот. С вас шестнадцать пятьдесят. Правда, придя в себя, Эвридиска впала в истерику и заявила, что я украла у нее варежки: «Одна рваненькая, другая тепленькая!» Но я ей отдала свои, между прочим финские, и посадила ее в ванну. Конечно, воду пришлось греть на плите, дрова сырые, замучилась, но вымыла. И вы не поверите! Ведь не хотела вылезать. И на голову чепчик надела, где-то я в грязном белье нашла. Теперь она у меня снова лежит, видно, я ее своим мытьем простудила. Что с вами случилось, майор? У вас штатский неухоженный вид. Кстати, можете сказать мне «здравствуйте».

– Простите. Здравствуйте.

Нина Викторовна ткнула пальцем в щеку.

Незлобин обнял ее.

– Тпрру!.. Меня целовать нельзя, я женщина слабая. А теперь идите к Эвридиске и тоже скажите ей «здравствуйте». Да не забудьте, что она все-таки Эвридика.

Неузнаваемая, чистенькая, с длинным остреньким носом, торчавшим меж промытых щек, похожих на печеное яблоко, хозяйка встретила Незлобина сурово.

– Здравствуйте! С добрым утром! – сказал он.

Она пробормотала «здравствуйте» и почему-то прибавила: «Скоты», так что нельзя сказать, что Незлобин нашел ее в хорошем настроении.

– Это она так шутит, – объяснила Нина Викторовна. – А теперь пожалуйте ко мне. Дело в том, что я тоже сняла у Эвридиски комнату. До сих пор жила с мамой, но она в свои шестьдесят лет – знай наших! – собралась замуж. И мне пришлось уступить свою жилплощадь фельдшеру, который лечит только чистопородных собак. Хорошо зарабатывает, но, к сожалению, «рюмкин-пролетарий».

Комната была, без сомнения, лучшая в квартире. Два окна выходили в переулок. Дом был старый, и потолок с висящей на цепях старинной лампой показался неприлично высоким.

– Ого! – сказал Незлобин, подумав, что его приятельница своего не упустит, и догадываясь, с какой целью она сделала невозможное возможным, прибрав эту квартиру, в которой даже кастрюли были затянуты паутиной, и заставив Эвридику помыться.

– Да-с! Это вам не бочка Диогена, – с гордостью сказала Нина Викторовна. – Два кресла пришлось перебить, а стулья я взяла взаймы на вечные времена из редакционного склада. А теперь пойдемте к вам.

В комнате Незлобина стоял подержанный, но вполне приличный стол, покрытый толстым листом зеленого картона, на стене висела полочка, на полочке аккуратно составлены его книги. По-видимому, мебель тоже была взята взаймы на вечные времена из редакционного склада. Незлобин знал, что этим складом заведовал злобный бульдог на двух ногах, и подивился, каким образом Нине Викторовне удалось его обработать.

– Ну как?

– Поцеловать?

– Ну нет! Опасно. Я ведь «светиль».

– Что такое «светиль»?

– А это одна знакомая так называла фитиль.

Главный редактор, почесывая затылок, сидел за своим огромным столом и слушал – или не слушал – Незлобина, который рассказывал ему о штурме Муста-Тунтури. Почесывался он всегда, ожидая неприятностей или предвидя трудный разговор.

– Да, это прекрасно. Вы привезли что-нибудь?

– Я двое суток не спал и телеграмму получил, когда только что взялся за работу.

– Телеграмму получил, когда только что взялся за работу, – задумчиво повторил редактор.

– Завтра принесу.

– А может, и послезавтра. Вам за