Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

                                  Размусоливать не стану,                                   Лучше чарочку налей![32]

За поздравлениями следовал подробный рассказ о том, что делается в редакции. Какая-то Ирина Филипповна из иностранного отдела дококетничалась до того, что ее сняли. Бывший капитан Л. получил выговор (без занесения в личное дело) за слишком оптимистическую статью. Редакцию посетил – и его торжественно принимали – какой-то английский писатель Хренли. Она, Нина Викторовна, пошла к врачу – ломило спину, – и он нашел у нее полный «хворум» болезней. «Очевидно, Женя-Псих и я – одного поля ягодицы».

Последняя страница письма была серьезной и грустной: редакция снова была в трауре – погиб Покровский, один из лучших военкоров, статьями которого зачитывались армия и страна…

Вся дорога от мыса Мишукова в Кольском заливе была занята двигающимися войсками, грузовым и гужевым транспортом, и Незлобин с трудом добрался до командного пункта армии, где распоряжался какой-то генерал, одетый не по форме, в черной мохнатой бурке до пят и каракулевой папахе.

– Обходи! – кому-то кричал повелительно этот генерал, держа трубку в руке и не обращая внимания на офицера, который хотел ему что-то доложить. – Ты меня слышишь? – И крепкие ругательства посыпались вслед за приказом.

Никто не обратил на Незлобина никакого внимания, армейцы не знали его, записывать пока было нечего, кроме того, что все происходившее вокруг и по сторонам, куда-то наступавшее, где-то обходившее противника, где-то заблудившееся в метели, было невидимо связано с этим генералом, по временам снимавшим папаху и вытиравшим рукавицей блестевший от пота лоб. Ему было жарко, хотя вокруг него взвивался порывами мелкий колючий снег, и Незлобин давно замерз в своем меховом реглане. «Ах, это М.», – вдруг догадался он и вспомнил, что немцы называли командующего фронтом «горным генералом».

– Послал! – кричал М. – Послал авиацию! Прикроем.

В бурке с широкими прямыми плечами, распахнувшейся навстречу метели, которой он тоже как бы командовал, заставляя ее по временам утихать, у него был грозный вид, заставивший Незлобина взглянуть на себя.

Он взглянул и огорчился. Ушанка была ему велика и съезжала на левое ухо, майорские погоны выглядели странно на редакционном, скупо подбитом мехом реглане, подвернутые отвороты, в которые набивался колючий снег и которые давно пора было отрезать, то и дело вылезали из бурок.

Трех пленных, растерянных, оглушенных, привели на командный пункт, и М. попытался с помощью переводчика поговорить с ними. Но немцы не понимали ни слова и бормотали что-то невнятное, показывая на уши…

До Рыбачьего Незлобин добрался на третьи сутки, когда морская пехота уже начала наступление на хребет Муста-Тунтури. Навстречу наступавшим дул резкий ветер со снегом, вскоре превратившийся в сплошную непроглядную вьюгу. Под этой вьюгой, под огнем и вихрем крутящегося снега моряки двигались, скрываясь, когда это было возможно, за обломками скал. В плащ-палатках, в касках, они то исчезали, то становились видны, и тогда казалось, что они висят на почти вертикальных скалах, с которых стремительно скатывался ослепляющий снег. «Сен-Готард», – невольно вспомнилось Незлобину.

Пожалуй, можно сравнить отважный, отчаянный, искусный переход Суворова через узел Швейцарских Альп с Петсамо-Киркенесской операцией, начавшейся 7 октября 1944 года. Незлобин не знал, что атака на хребет Муста-Тунтури, когда морская пехота, падая, вставая, скрываясь за обломками скал, расчищая заваленные тропы (по которым надо было тащить за собой орудия), была в этой операции необходимой, но маленькой долей. Он не знал, что катера высадили десантников на необорудованный берег и что объединенная диверсионная группа совершила бросок по заполярному бездорожью и захватила в отчаянном бою две береговые батареи. Он не знал, что катера прорвались с десантами на борту через огненный коридор Петсамо-Вуоно прямо к причалам Линнаахамари. Незлобин любил говорить, что у него нет географического воображения. Но не в географическом, а в стратегическом воображении немцы за много дней до решающей операции были зажаты десантами, которые высаживались с катеров и «морских охотников» в бухте Пумманки, и что место высадки было выбрано в пятнадцати милях от места посадки. С этого плацдарма можно было нанести удар по флангу и в тыл позиции противника на перешейке полуострова Среднего и развивать наступление на Печенгу.

Почти трое суток провел Незлобин на командных пунктах армии и флота, и тем не менее общая панорама наступления нарисовалась перед ним приблизительно, неопределенно. Но зато он вспомнил одну из своих случайных встреч с командующим, давнишнюю, еще в сорок втором году. «Вы правы, – сказал он тогда, – эта война – поединок между сознанием своей правоты и отсутствием этого сознания. Но прежде всего – это борьба умов. Постараемся же доказать, что мы умнее».

Когда стало ясно, что сопротивление удалось сломить и морская пехота, перевалив хребет, соединилась с армией, Незлобин вернулся в Полярное и принялся за работу.

НИНА ВИКТОРОВНА. СЧАСТЛИВАЯ МЫСЛЬ

Первая фраза – что-то о том, что наши прорвали с боями оборону и с боями идут по местам, которые немцы укрепляли три с половиной года, – не удалась, а на второй Незлобин уснул за столом, положив голову на руки. Сперва во сне был двигавшийся лес, светлые ручьи, падавшие с высоких скал, потом пчелы, от которых он отмахнулся. Но вот он увидел себя на пороге нарядной комнаты: шелковые стулья, бархатные портьеры. Он идет, держа в руках поднос, на котором стоит горка тарелок, такая высокая, что приходится придерживать ее подбородком. За длинным столом сидят обыкновенные люди, в штанах и пиджаках, а некоторые в черкесках. Он спотыкается, и тарелки летят на пол, но медленно, как падает снег в лесу в безветренную погоду… Все смеются, однако один, с низким лбом, с седеющим ежиком на голове, смеется опасно. И – тишина. Только двое еще продолжают смеяться, но совсем иначе, с оттенком боязни. Кошка мягко крадется по спинке дивана, боязливо оглядываясь. Так не может продолжаться, так нехорошо, все надо начать сначала! И он снова входит в комнату, придерживая подбородком высокую