Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

ОТВЕТ ТАЛИ

«Дорогой Вадим Андреевич, я не расстаюсь с Вашим письмом – ношу его в мешочке, как крест, на груди. Прежде было все заметено вокруг, как в снежной метели, и я с трудом находила место в жизни, которая продолжается и в которой надо участвовать, как бы это ни было трудно.

Теперь, после Вашего письма, метель улеглась и появилась надежда. Конечно, это шаткая, неуверенная надежда, и я, если Саша попал в плен, не надеюсь увидеть его вскоре после окончания войны. Но я умею ждать, я каким-то внутренним зрением увидела себя среди миллионов женщин, которые терпеливо ждут, продолжая жить и работать. Мне не нужна помощь не только потому, что нужно научиться ждать, но потому, что ожиданье должно войти в жизнь, как хлеб и вода. Я боюсь только, что Саша не выдержит унижения плена, и это хорошо, что он не был среди тех, кого немцы провели по Киркенесу. Я знаю его и уверена, например, что, если бы не мысль обо мне, он нашел бы средство покончить с собой. Дорогой Вадим Андреевич, Вы только подумайте, я теперь уверена, что и сама не знаю его так, как прежде мне представлялось. Все бумаги, сохранившиеся в его каюте, передала мне Эмма Леонтьевна, и среди них нашелся его дневник, вернее, первые страницы, в которых он пытается вспомнить свое детство. И с поразительной, трогательной нежностью пишет он о матери, о ее глазах, лице, походке, о том, как она придумывала для него игры и сама участвовала в них. Она была совсем молодая, когда умерла, и, читая эти строки, видишь перед собой сероглазую веселую выдумщицу, которая изображала все, что хотелось увидеть маленькому сыну, – паровоз, кенгуру, обезьяну. Это невероятно, но своим детским почерком он записал все их разговоры – и шутливые и серьезные. Нет, я не знала, не представляла себе, какой это был нежный человек, собравший по крупинкам свое детство, тонко чувствующий, тонко отзывающийся на отношение к себе, не прощающий слабости ни себе, ни другим. Нет, я не верю, что мы больше его никогда не увидим.

Но я ничего не написала Вам о нашей жизни в Перми, о Елене Григорьевне. Без сомнения, она сама Вам пишет. Она здорова и, как это ни странно, помогает в театре Ларисе. Лариса, кстати, рассказала – Вас это насмешит, – что когда ее друг уходил от нее из гостиницы ночью, уборщица замахнулась на него мокрой тряпкой и сказала: „Шляются тут беспорточные“, не подозревая, разумеется, что перед ней какой-то высокий чин, кажется зам. председателя исполкома.

Ну, что еще? Я провожу теперь раннее утро (до госпиталя) на базаре, где меняю свои, еще ялтинские платья, туфли, чулки. А вчера событие: продала единственную (кроме Сашиного кольца) свою драгоценность, гранатовый браслет, и привезла домой три мешка картошки (Андрей притащил на салазках), килограмм сала, отличного, розового, два десятка луковиц и теплые, подбитые войлоком сапожки на деревянной подошве. И еще осталась куча денег. Будьте здоровы, берегите себя.

Всегда Ваша Таля».

ПУШКИН. ПОЧТА. МУСТА-ТУНТУРИ

День выдался хлопотливый. Пушкинист, читавший лекции морякам, заболел, попал в госпиталь, и член Военного совета попросил Незлобина выступить перед отрядом разведчиков, уходящих на операцию.

– Дело трудное, – сказал он. – Вернутся, возможно, немногие. Но они любят эти лекции. Естественно, что всем без исключения кажется, что эта не последняя.

Моряки собрались в Доме флота, в зале для совещаний, и Незлобин выступил перед ними с лекцией, которую можно было назвать «Пушкин и море».

Он рассказал о близких предках Пушкина, один из которых, Иван Абрамович Ганнибал, участвовал во многих морских сражениях и штурмом взял сильно укрепленную крепость Наварин.

                      И был отец он Ганнибала,                       Пред кем средь чесменских пучин                       Громада кораблей вспылала                       И пал впервые Наварин.

Сорока лет Иван Ганнибал был начальником всей морской артиллерии и членом Адмиралтейской коллегии.

Потом Незлобин рассказал, как рано стал печататься Пушкин – пятнадцати лет, – и прочитал стихи его лицейского друга, тоже пятнадцатилетнего, Дельвига, относившиеся к этой поре:

                      Пушкин! Он и в лесах не укроется;                       Лира выдаст его громким пением…

Из лицейских друзей он выделил Матюшкина, будущего адмирала, который дважды совершил кругосветное плавание и в 1820 году участвовал в экспедиции знаменитого полярного исследователя Врангеля, который назвал именем Матюшкина один из мысов на Крайнем Севере.

                      Сидишь ли ты в кругу своих друзей,                       Чужих небес любовник беспокойный?                       Иль снова ты проходишь тропик знойный                       И вечный лед полунощных морей?                       Счастливый путь!.. С лицейского порога                       Ты на корабль перешагнул шутя.                       И с той поры в морях твоя дорога,                       О