Эмиль Верхарн Стихотворения, Зори; Морис Метерлинк Пьесы - Эмиль Верхарн

Вода

Перевод В. Давиденковой

Моря, и солнца диск, и берег в белой пене!Я буду петь о них!Там неприступных пиков тениИ скал и облаков червонные ступени.

Я буду петь о тайниках морских,О жажде жить существ исконныхВо мгле пещер холодных и бездонных.

Я телом так устал,Мой взор, мой шаг бессильным стал,Я слабым телом так устал,От срывов и усилий изнемог,Бродя во тьме запутанных дорог,И рук иссякли силыВ работе, раскаленной, как горнило.

В бреду, в жару, безумными ночамиСпалило губы мне души горящей пламя,И пот меня ожег, как едкая смолаКору ствола.

Спою про океан, безгрешный и безлюдный,Проникший в душу мне мечтою изумрудной.

Спою про ветер я, спою про ветер дикий…Схватить его, поймать бы между скал,Которые отшлифовалПрибой, где гаснут меди блики.

Спою про фосфором горящие просторы,Трагических течений путь,И даль, без края даль, к которой бы прильнуть,Любить, и пить ее, пить каждой жадной порой.

Спою про ласковый, обнявший мир закат,То в нежных облаках, то в пышном блеске алом,Когда лучи небес, нам чудится, звучатТоржественным хоралом.

О, как тогда прозрачны и чистыМечты;Как волны мыслей вольно мчатся в далиПо золотой эмали,Над светлой глубиной морских горизонталей.

Заснуть бы возле волн, заснуть, как засыпалиРожденные эпохой первозданной,Стать морем, стать склоняющимся днем,Сливаясь с их зеркальным серебромИ с их Голконд грядой багряной!

Ждать перевоплощенья, чтобы вновь,Уйдя от человечьего закона,Стать существом Атлантики студеной,Где вечера хмельны, а на заре — любовь.

В пещерах под прозрачною волнойКак будто панцирей сверкают блики,Цветы огромные плывут,Цветы — как лун подвижных лики…Под их текучей пеленойСирены, слышу я, поют,Целуясь под волной.

На скалах-скакунах, несущих горделивоГранитные тела и пенистые гривы,Резвятся в золотых лучах сирены.Их океан алмазами одел,И, словно радуга, блестят извивы тел.Одна — мешают кудри ей взглянуть —Вздымает над водою грудь,И тело издали сверкает ярче глаз.

Она зовет к себе, она встает над пеной,И все мечтатели, вдоль всех морей вселенной,Раскрыв объятия, стремятся за сиреной.

Спою, как сказочен вечерний голос волн,И как на севере своемЕго, дрожа, мы ждем,И как летим за ним, с безумием не споря,Не ведая, на радость или горе,Чтоб обновить себя в бродильных чанах моря,Еще дымящихся у крайних граней волн.

К морю

Перевод В. Брюсова

На вечном трепетанье струй,Как вещи хрупкие, — вдалиСпят золотые корабли.

И ветер — нежный поцелуй —Чуть шепчет вслух,И пена волн,Лаская челн, —Как пух.

На море праздник, воскресенье!

Как женщины с богослуженья,Идут к земле и в небеса —Там облака, здесь паруса:На море праздник, воскресенье!Порой вдали сверкнет весло,Как ограненное стекло.

Собой и часом просветленныйИ в перламутровый уборВперяя взор свой ослепленный,Кричу я в блещущий простор:

«О море! Ты, как царь, одетоВ атлас отливный, в шелк цветной!Ты мощь немеркнущего летаСливаешь с ласковой весной!

И ряд твоих зеркал качая,С волны сбегая на волну,Кочуют ветры, зажигаяИх голубую глубину.

Ты — пламенность; скользя по волнам,Хотели б гимны петь лучи, —Но молкнут в золоте безмолвномТвоей блистающей парчи!

О море, общее наследствоПростой, начальной красоты!Мое мечтательное детство,Мой юный возраст — это ты!

Ты исступленный, благодатныйВосторг давно прошедших дней!Ты полно негой невозвратнойБезумной юности моей!

Сегодня, в день твой просветленья,Прибоем пенистым маня,На новый бой, на достиженьяПрими в прилив свой и меня!

Я буду жить с душой освобожденнойПод взорами глубоких, ясных лиц,Что вниз глядят с таинственных границ,Как рвемся мы к их высоте бездонной;Вещей живой водоворотМеня помчит и увлечетВ поток единый превращений;Я буду грезой скал, я буду сном растений,В артерии мои вольется кровь богов,И, как стрелу, направлю в даль вековЯ власть моих хотений!

Во мне ложится тень. Как колеяОбходит глубоко вкруг вспаханного поля,Обведена годами мощь моя,Уж не всегда, как меч, моя багряна воля,И гордость не всегда, как дерево, в цвету,И с меньшей страстностью своим лицом зеленымХватает буйный ветер на лету —Тот, что в людских лесах проносится циклоном.

О море! Чувствую, как сякнут родникиВ моей душе — равнине пожелтелой…Еще хоть раз огнями облекиМое измученное тело,Пока последний час, отмеченный судьбе,Его не возвратит, уже навек, — тебе!

Да! В неистомный вихрь зачатий и рождений,О море, примешь ты когда-нибудь мой прах!Ты будешь мчать его в бушующих волнах,Ты с красотой своей мои смешаешь тени;Гробницей будет мне безмерность сил твоих,Их тайные труды, их подвиг сокровенный,И существо мое в котле вселеннойИсчезнет, растворясь среди естеств других, —Но возвратится вновь, чрез тысячи столетий,Вновь диким, девственным, как в мир приходят дети:Ничтожный ком земли, взглянувший в небеса,Мгновенье новое сознанья,Едва заметное сверканье,Недвижной вечности зажегшее глаза!»

На тихом трепетанье струй,Как яркие гроба, — вдалиСпят золотые корабли.

Но ветер — нежный поцелуй —Чуть шепчет вслух,И пена волн,Лаская челн, —Как пух.

На море праздник, воскресенье.

Маленькие легенды

{15}

Пилигрим

Перевод Вс. Рождественского

Мешая с ядом сладкий медИ с грубой руганью — моленья,Минуя вереска поля, селенья,В путь дальний пилигрим бредет.Шагает тяжело песками без конца:Засунули ему в сабо куски свинца.

Бредет и морщится, но не роняет вздоха:Чтоб бог к его мольбам внимательнее стал,Колючек он в штаны понапихалИ в рукава — чертополоха.

Его отправил в путь больной,Что там, на ферме, изнывает,Чье сердце в страхе замирает,Когда в безмолвной тьме ночнойСобаки лают под луной.И день и ночь больной все ждет,Что исцеленье от невзгодМадонна Монтегю ему пошлет.

Когда из дома вышел пилигрим,Легко над нимДышало утро свежестью живою;Кричал петух с обычной хрипотою;Котел, лежащий на дворе,Как будто «Здравствуй!» говорил заре;Служанки медленно зевали,Еще не отряхнув остатки сна,На чердаках своих, где листья трепеталиУ залитого золотом окна.Пересекая первый городок,Увидел пилигримНа площади веселье буйных танцев,Орущих парней, пьяных в дым,С цветами на фуражках, — новобранцев.Они тащили девок в свой кружок,Их оглушая песней непристойной.Он рядом сел — и важный и спокойный —И кружку осушил одним глотком.

Пробило полдень в городке другом.У церкви свадьба в круг влилась народный.Шли парни в блузах, в новых башмаках,Ведя степенно кумушек дородных.В «Зеленом кролике» уселись на скамьяхИспытанные пьяницы в жилетах,Увидев пира верные приметы,И все орали страннику, чтоб онЗа них молился, и со всех сторонЕму тянули кружки в знак почтенья.Он к ним подсел и осушил глотокЗа их души спасенье.

А проходя последний городок,Он повстречался с шумною кермессой.Кружились буйно пары на свободе,Гудели скрипки под листвы навесом,Плясали старики по прежней модеИли курили с наслажденьемИз трубок, чистых, словно воскресенье.Когда глазел он на веселый пляс,Один сказал ему: «Сядь с нами!Ты, друг, христианин. Пей пиво! Мы ведь самиК мадонне Монтегю{16} ходили — и не раз».

И странник в добрый часВсю кружку выпил, удержав дыханье,И дальше поплелся, шатаясь, по поляне.

А вечер пепел свой уж сеял над страною.Вдали вставал собор с высокою иглою —То было Монтегю в тениПод звездным куполом. ОгниТо там, то тут светились по жилищам.И пилигрим прошел кладбищем,А чтобы шаткий шаг прохожих не смутил,Скользнув в часовню, дверь он притворил.Перед мадонной, в кружево одетой,С глазами восковыми, — без концаВисели ракушки, пластинки и сердца —Дар исцеленных, амулеты.

Она ему внимает благосклонно.«О добрая мадонна!Быть может, и нетверд мой шаг,И вижу смутно я сквозь мрак,Как лик твой блещет красотою,Но мне ль сравниться мудростью с тобою?Ты свой святой не покидаешь дом,А я вот выпил — каюсь в том.Но мой хозяин так горюет:Сын умирает у него,Он кровью кашляет, не ест он ничегоИ терпит лихорадку злую.Вот видишь ли, мы у его постелиВ молитвах многие уж провели недели.За эти месяцы он на глазах иссох.Как спички — руки. Да, совсем он плох.Когда он молится, то всех берет нас жалость.А чуть забылся сном,Нам кажется он мертвецомВ той комнате, куда недавно рожь ссыпалась.От матери емуАрпанов{17} пятьдесят досталось бы надела.Отец его как старый дуб замшелый…Внемли, владычица, моленью моему!Я правду говорю. Спаси нас в скорби тяжкой!Сама пощупай — сохранилЯ, хоть и брел сюда почти лишенный сил,Свинец в моих сабо, репейник под рубашкой».

Когда же вышел пилигрим,То повстречался с нимПривратник, что пришел закрыть в часовне двери.Луна взошла. Голубоватый верескПростерся бледной пеленою,Куда лишь взор хватал, под полною луною.

Обратным он пошел путемДомой к себе, дорог не выбирая.Был слышен Angelus[2]. Равнины ширь немаяЛовила мерный звон в спокойствии ночном.И хмель прошел. Хотя был слышен гам,Вой скрипки, песен рев по ближним городкамИ топот ног в сабо под деревом густым, —Он шел и был глухимК призывам празднества, летящим издалека.В царапинах, в крови, не слыша рук и ног,Во рву на листьях он прилегСоснуть хоть малость. ОдинокоПоля вкушали мирный сон.Заря уже зажглась, когда увидел онТу ферму, где его больной ждал в нетерпенье.

Старик, пасущий около селеньяТрех индюков и четырех овец,Воскликнул: «Он здоров! Свершилось наконец!Святая дева тронулась мольбою».А мельник помахал рукоюВ знак дружбы из чердачного окна.Сбежались люди. Площадь вся полна.По улице, где кумушки болтали,Паломника сопровождалиМальчишки шумною гурьбой.

Его увидя, зарыдал больной.Паломник молвил: «Сделал все, что надо.И коль мадонна вам не бросит взгляда,То тут причина в ком-нибудь из вас!»Несут ему и мяса и колбас,В большую кружку до краев льют пиво.А он: «Я угощался там на диво.Я пил, но из сабо не вынимал свинца,Чертополох донес я до конца.Не беспокойтесь же! Держу я крепко слово.Удача мне во всем. Могу спасти любогоИ даже в Рим пойду, чтоб были вы здоровы!»

Смех загремел кругом.Больной поправился. И ожил дом.Был праздник, воскресенье.Паломник вытряхнул колючие растенья,Служанка унесла их. А старикДесятка два денье{18} ему отсыпал вмиг.

Статуэтка