В верховьях «русской Амазонки»: Хроники орнитологической экспедиции - Евгений Александрович Коблик

палатке казалось преступлением. По фенологическим приметам здесь был настоящий конец мая, и вся природа кардинально отличалась от сурового Зевинского плато, край которого находился отсюда всего-то в трех часах рискованного спуска.

Вокруг палатки наблюдался настоящий «пароксизм зелени», как любит выражаться Костя. По склонам долины росли осины, дубы, горные ильмы, орешник, корейский кедр, тис, желтая и черная березы, не меньше пяти видов кленов. Среди молодой листвы разных оттенков выделялись еще голые ветвистые кроны маньчжурских ясеней. На полянах вымахали по пояс мясистая ядовитая чемерица, обычная двудомная крапива и какалия с треугольными листьями, щетинился колючками элеутерококк. В тенистых местах цвели ландыши, купены и великолепные розовые орхидеи, на пригорках желтели восточные фиалки, к воде тяготели фиолетовые водосборы и желтые ирисы-касатики. Радужно поблескивала селагинелла тамарисковидная – красивый плаунок с плоскими чешуйчатыми веточками, расходящимися дихотомически, как у всех плаунов. Огромные розетки бурых прошлогодних листьев со свежими лиловыми побегами, несущими странные зеленоватые цветки, оказались, по определению Юры, гигантской хохлаткой.

По галечниковым ложам вдоль реки выстроились чозении и ивы, дальше образовывали густейшие заросли спирея, рябинолистник, красная смородина и черемуха Маака. В глубине поймы возвышались на 30–35 м тополя Максимовича, но некоторые чозении почти не уступали им в росте и толщине. Под огромными лопухами белокопытника на мясистых черешках, росшего вдоль песчаных намывов излучин, можно было скрыться с головой. По Бикину и Зеве белокопытник почти не попадался, а если и рос, то невысокий. Но мы-то были уже на восточном склоне Сихотэ-Алиня, не в привычном Пожарском, а в Тернейском районе Приморья!

Николай что-то привычно мастерил у костра. Костя уже вел наблюдения с полевым дневничком в руках: «…как интересно – доминируют синие соловьи, светлоголовая и бледноногая пеночки, много таежной овсянки и ширококлювой мухоловки, а синехвостки и таловки нет совсем!» Чуть согнувшийся Юра с рассеянным видом бродил по поляне, иногда на ходу срывая и жуя одному ему известные целебные травки – видимо, все-таки порядочно расшибся вчера.

– Юра, как здоровье? – осведомился я, подходя.

– Пррревосходно! – преувеличенно бодро пророкотал он, поморщившись.

Мы остались на этой стоянке еще на сутки, делая вылазки вверх и вниз по долине реки. В промежутках рыбачили, ставили сети на птиц. Наткнувшись на маленький пустующий балок, не стали перебазироваться, но были очень рады позаимствовать некоторое количество настоящего кускового сахара из охотничьих запасов. Как и многие другие, дома я вообще пью чай без сахара, сладкий для меня – исключительно походный напиток.

С упоением набирали в пакеты подножный корм – еще не развернувшиеся рахисы-улитки папоротника страусопера. Отваренные с солью и бульонными кубиками, дополненные мясом рябчика или свежим хариусом, кончики папоротниковых побегов были вполне съедобны и даже нежны. Густая похлебка имела выраженный грибной аромат и хорошо насыщала. В жареном виде улитки страусопера оказались далеко не так хороши – волокнисты и жестковаты. К сожалению, других съедобных папоротников мы пока не встретили.

По канонам восточной кухни главным деликатесным папоротником Дальнего Востока считается осмунда, или азиатский чистоуст. Все местные жители массово заготавливают его молодые вайи как для себя, так и на продажу. На Бикине нас иногда угощали осмундой в жареном, соленом и маринованном виде – объеденье, что сказать! Но еще вкуснее осмунды оказывались вымоченные в соленой воде и поджаренные на сковородке молодые рахисы самого обычного и широко распространенного папоротника орляка – тонкая смесь вкуса грибов, спаржи и маслин. Надо только рвать правильно. Проверяешь свежий побег, держа на излом между указательным и большим пальцами и проводя вверх, пока не обломится – обычно перед тройным разветвлением. Нежную верхушку забираешь. Юра нас давно научил, еще бы – у него жена ботаник. Кстати, молотые мучнистые корневища орляка тоже используются в пищу аборигенными народами – как заменитель хлеба.

Все пространство на Бурливой было густо заполнено членистоногими – разнообразными перепончатокрылыми и мухами, клопами и гусеницами тропических расцветок. На соцветиях толкалась жучиная братия: мелкие бронзовки, мохнатые олёнки и восковики, полосатые усачики и радужные листоеды. В массовых зимовочных скоплениях в нишах скал дружно просыпались божьи коровки и разлетались по округе. По влажной почве и покрытым лишайниками стволам ползали огромные черные муравьи, изо всех щелей лезли разнообразные букашки и козявки, всюду плели свои тенета пестрые пауки-крестовики размером с вишню. В гниющей древесине копошились мокрицы, кивсяки и уховертки. Увы, впервые за сезон нас начали серьезно донимать клещи, в пасмурную погоду жрал мокрец, комары тоже активизировались, а кое-где появлялась и первая мошка́ – крупная, черная и пока не особо злая. В темноте на свет костра слетались рыжие дубовые павлиноглазки и хвостатые красавицы селены.

Огромное количество пернатых постоянно мелькало вокруг. Многие птицы стали петь преимущественно по вечерам, отдавая утро и день родительским хлопотам. В массивном гнезде бледного дрозда уже вылуплялись птенцы, а пестрогрудая мухоловка только-только начала строить маленькое гнездышко на лапе кедра. В мои сети попадались ополовники с развитыми наседными пятнами, а московка и пищуха докармливали слётков. Прямо у нашего бивака два дымчато-краснощеких самца-снегиря то и дело ожесточенно дрались, перекраивая границы своих территорий, а скромная буроватая самка подбадривала соперников, мелодично пересвистываясь с обоими.

Услышав на первом же маршруте по пойме незнакомую птичью позывку – тихую мягкую трельку «тррии, тррии…», – я в недоумении остановился и начал разглядывать окружающие деревья и кусты. Мой путь перегораживал трухлявый чуть наклонный стволик ольхи с аккуратной круглой дыркой под трутовиком прямо на уровне глаз. Дупло было удивительно маленьким – синице впору, да и сам ствол тонковат. Вдруг из дыры высунулась головка миниатюрного дятла, покрутила клювом, снова спряталась. Я замер. Через несколько секунд дятел вылез целиком и поскакал по стволу, опираясь на жесткий хвост и издавая все ту же негромкую позывку.

Это был малый острокрылый дятел, новый для меня представитель дальневосточной фауны. Размерами, сложением, типом рисунка оперения он несколько напоминал обычного малого пестрого дятла, но был еще мельче и куда скромнее окрашен – серо-буро-желтоватый с белесыми полосками и темными пестринами, никаких черно-бело-красных контрастов. Внешне – этакий «сиротский вариант» малого пестрого, последствия «трудного голодного детства». В бассейне Бикина малый острокрылый дятел не встречается вовсе, заселяя север Приморского края лишь вдоль восточного склона Сихотэ-Алиня.

На ольху к первому мини-дятлику откуда-то слетел второй. Перекликаясь, они по спирали стали уходить вверх по стволу, а я все гадал, кто из них самец, а кто самка, – разглядеть крохотные красные перышки по бокам серой шапки самца было нереально. А потом оба начали вертко спускаться вниз головой, совсем как поползни, без опоры