Питерские монстры - Вера Сорока
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они поднялись на девятый этаж. Прошли мимо пустых баночек из-под сиропа от кашля, мимо переполненного мусоропровода, мимо курящей в кофейную банку компании. Все уважительно поздоровались с омской птицей.
– Ключи-то я в рюкзаке с золотом оставил… – Омская птица почесал хохолок. – Ничего, сейчас исправим.
Он позвонил в соседнюю квартиру.
– Баб Рай, это я, Вингедум.
Послышались тяжелые шаги.
– Опять ключи забыл?
– Опять.
Щелкнул замок, высунулась удочка, на которой висели ключи.
– Она у нас со странностями, – сказала омская птица.
– Сам ты со странностями, – буркнули из-за двери. – А я старая – имею полное право безумствовать.
Вингедум и Павлик вошли в квартиру. К ним прибежала пятнистая кошка и начала тереться о ноги.
Омская птица надел огромные тапочки и прошаркал на кухню.
– Пельмени будешь? – раздался голос.
– Буду, – ответил Павлик, который с самого возвращения из бессмысленности мечтал поесть.
Вингедум достал пиво с короной на этикетке и принес неизданную книгу, завернутую в газету.
– Почему в газете? Может, что-то надежнее найти?
– Здесь столько слоев вранья, что ничего через них не просочится.
Омская птица вздохнул.
– Я от души писал, но книга вышла странная. Каждый раз, когда ее открываешь, вокруг распространяется серость, и зима увеличивается на один час.
Павлик отложил книгу подальше.
– Я не знал сначала, что она такое делает. Показал ее нескольким приятелям, и теперь вот.
– Что вот?
– Зима. До самого апреля.
– А о чем книжка?
– О смерти. Я на писательские курсы ходила. Там говорят, что писать нужно о том, что хорошо знаешь. В чем этот, ну, как его, эксперт.
– Логично.
Они сидели на кухне у омской птицы, пили плохое пиво и разговаривали о хорошем.
– Вингедум, простите… – Пиво придало Павлику храбрости. – А вы он или она?
– Очень ты нетолерантный, дружище. – Омская птица пощелкала клювом. – Да я и сам не знаю. Я двоякая, понимаешь?
– Не совсем, – честно признался Павлик.
– Ну, я создана для разрушения, но стремлюсь к порядку. Наверное, поэтому и город у меня получается такой странный.
– Какое плохое пиво, – ответил Павлик. – Думаю, мы все немножечко такие.
– Двоякие или плохие?
– Да.
Омская птица одобрительно кивнула.
– Иногда думаю, что, если я воплощение смерти, может, мне и не стоит созидать? Каждый ведь должен заниматься своим делом.
– Есть у меня один знакомый, – сказал Павлик, – прирожденный сыщик. Но он этого своего призвания пока не понял и не признал, поэтому мучается очень. А ты вот уже понял и даже признал. Поэтому, – Павлик поднял кружку, – нужно строить город. И пусть он не сразу будет хорошим, зато будет.
– Хорошо, – ответил Вингедум. – Я постелю на диване.
Павлик совсем выбился из сил. Он помнил только, что на пододеяльнике были маки, а на наволочке – воздушные шары.
«Так и надо», – подумал Павлик и заснул, представляя, какой прекрасный получится город у птицы смерти.
Ночью кто-то потряс Павлика за плечо. Он открыл глаза, увидел две светящиеся точки и большой острый клюв.
– Вставай, – сказал Вингедум, – тебе надо бежать.
– Опять эта женщина? – Павлик сел на кровати, озираясь.
– Нет, Оленьки здесь нет. Но я тебя обманула. Тебе здесь нельзя. Если останешься в городе до рассвета, я тебя уже никогда не отпущу.
– Почему?
– Ты мне понравился, – сказала омская птица, и ее глаза засветились еще ярче. – Поторопись.
Омская птица открыл шкаф, в котором находилась железнодорожная платформа. В квартиру влетел смятый бумажный билет, и кошка начала с ним играть.
– Идем, я провожу, – сказал Вингедум. – Только книгу не забудь.
Они снова стояли на платформе и ждали поезд.
– Почему ты решил меня отпустить? – спросил Павлик.
Омская птица не ответила, и Павлик решил, что она и сама не знает.
«Она двоякая», – вспомнил он.
Показался поезд.
– Я вернулась за тобой в обыденность и поняла, что лучше, чем сама о себе думаю. Ты сделал меня лучше, – сказал Вингедум.
– Спасибо.
– Тебе спасибо.
Павлик помахал омской птице.
– Привет Чижику-Пыжику, – сказал Вингедум в закрывающуюся дверь.
Эпизод 21,
в котором музыка находится в самом неожиданном месте
Макс и скрипач всю ночь ходили по кладбищу, пытаясь найти то, что связано с музыкой. Максим предложил водить палкой по оградкам. Звук получался разный и в некоторой степени даже интересный, но скрипач не знал, как уложить его в мелодию.
Ближе к утру скрипач остановился, вглядываясь в уже знакомый ряд надгробий.
– Только посмотри, как здесь красиво, – шепотом сказал он и замер. – Вот черт, да это же ноты! Это моя партитура!
– Где ноты? – спросил Макс. Он встал за спину скрипачу. – Я не вижу.
Скрипач обвел пальцем очертания памятников и ровные ритмичные оградки.
– Все это нотный стан. Видишь, надгробья разной высоты и ширины? И мелодия то опускается, то поднимается вверх. Каждый материал – длительность ноты. Мрамор – целая, гранит – половинная, гранитная крошка – восьмая, а деревянный крест – шестнадцатая. – Скрипач был в восторге от собственного открытия. – А вот там, где скамейка, – реприза. Мелодия начинается от заброшенной могилы в начале аллеи и продолжается до самого конца.
Макс не понимал.
– Некогда объяснять. – Скрипач зажал скрипку между щекой и плечом, подул на руки, согревая, и начал играть.
Максим впервые видел скрипача по-настоящему живым.
Музыка получалась очень странной. Сначала она казалась неприятной, резкой и даже болезненной, но потом, привыкнув, Макс стал слышать в ней покой и красоту безвременья.
– Хватит с вас, – прервала воробьиная девочка. – Живым нельзя слишком много музыки кладбища.
– Это невероятно! – сказал скрипач, отмахиваясь от солнечного света.
– А я знала, что тебе понравится. – Воробьиная девочка была очень довольна. – Ладно, я забираю твоего воробья и разрываю договор. Ты больше не должен ни городу, ни мне.
Макс улыбался.
– А теперь поиграйте со мной в прятки, – попросила воробьиная девочка и убежала за памятник.
Скрипач подошел, заглянул за мраморную плиту, но там было пусто.
Они несколько часов искали воробьиную девочку, пока не пришел сторож и не выгнал их с территории кладбища.
– Постмодернисты, тьфу! Одни мертвые петухи на уме.
Макс и скрипач возвращались домой уже на стороне загорелых и сытых дачников. Скрипач смотрел в окно сквозь нотный стан граблей и перебирал пальцами.
– Спасибо, – сказал скрипач, когда они вышли из автобуса. – Я твой должник.
– Не влезай в долги снова, – серьезно попросил Макс.
– Не буду, – улыбнулся скрипач.
– Ну, когда уезжаешь?
– Не знаю, не решил еще, – скрипач смутился. – Я начал видеть музыку в домах и мостах, в том, как сидят птицы на проводах. И пока я хочу поиграть музыку этого города.
Ему на плечо сел жирный довольный воробей и расправил крылья в знак одобрения.
Эпизод 22,
в котором жизнь торжествует самым странным способом
После ухода Алисы Софья Семеновна еще долго макала сушку в чай и обсасывала ее. Смотрела сквозь свисающую колбасу, гнилой лук, морковь, апельсины, ставшие зелеными от плесени, и видела свою сложную, но такую счастливую жизнь.
Софья Семеновна разжала руку и внимательно рассмотрела осколок чашки, из которой пила Алиса. На нем была нарисована птица. Обычная, вроде галки.
Софья Семеновна полюбовалась на птицу, потом ухватилась поудобнее и воткнула осколок чашки себе в горло.
Молодая уродливая женщина на кухне вскрикнула и постарела на одну упущенную жизнь.
Эпизод 23,
в котором Павлик много бегает
Павлик положил книгу в карман и сел. Он до сих пор был в тапочках, но это его нисколько не смутило. Люди заходили и выходили, то более, то менее странные. А иногда и совсем не люди.
Дорога была длинной, и Павлик уснул. Рядом с ним кто-то сел. Человек показался знакомым. Павлик не сразу почувствовал, как по карманам кто-то шарит. Он поймал руку, но она вдруг рассыпалась песком.
Человек выхватил книгу и побежал в конец вагона. Павлик бросился следом. Тапочки сильно мешали, но образ разъяренной Поллианны Витальевны придавал сил.
Поезд был бесконечным. Вагоне на пятидесятом у Павлика закололо в боку. Человек с книгой тоже устал и присел в дальнем углу.
Павлик отдышался и увидел полицейскую
