Последняя роза Шанхая - Виена Дэй Рэндел

– Иди, сядь ко мне на колени, – велел он. Такой была наша близость, я сидела на нем, а он трогал меня. Меня это вполне устраивало. Но почему-то мысль о руках Ченга на моем теле, на коже, к которой прикасался Эрнест, вызвала у меня отвращение.

– Я помну платье.

– Да ладно, тебе же это нравится. – Он закинул руку мне на плечо, а другой начал поглаживать живот и грудь. Затем раздвинул мои ноги, его рука скользнула под складки платья по моему бедру.

Я скрестила ноги.

– Нас могут увидеть.

– Да никто нас не увидит. – Он снова развел мои ноги. Его лицо, едва различимое в тусклом освещении машины, было обращено ко мне, его дыхание вытесняло весь воздух из «бьюика».

– Я не хочу это делать, Ченг.

Он остановился.

– Мы собираемся пожениться.

– Я хочу подождать.

Он выпрямился и поправил галстук.

– Ты позволила иностранцу прикоснуться к себе?

– О чем ты говоришь?

– Уволь его. Я не хочу видеть его в клубе.

– Я не могу. Посетители любят его выступления. Дела идут хорошо.

– Найди другого пианиста.

– Это не так просто. Мало кто умеет играть «Страйд» на фортепиано.

Ченг молчал, его черные глаза сверкали. Он так же молчал, когда, будучи ребенком, ущипнул меня за плечо после того, как я отказалась играть с ним в прятки. А еще перед тем, как разбил драгоценные фарфоровые вазы и тарелки, потому что его собака убежала. Я начала нервничать.

– Я хочу поехать домой.

Он пнул сиденье перед собой, «бьюик» закачался. Я вздрогнула. Ченг был уже далеко не мальчик, ему исполнилось двадцать, и его безудержная сила и вспыльчивый характер пугали. Если бы он набросился на меня, я не смогла бы отбиться.

Но отвез меня домой. В своей комнате я зачерпнула воды из маленького тазика и умылась, чтобы избавиться от Ченга, избавиться от собственной убогости. Наконец, я плюхнулась на кровать. Я не думала, что вернусь сегодня на работу.

* * *

Мы с Ченгом были двоюродными братом и сестрой, помолвленными ещё с пелёнок. В то время моя мама, которая была двоюродной сестрой его матери, решила, что было бы прекрасно объединить наши семьи. Мы родились в один и тот же месяц, в один и тот же год. Моя мама считала, что это будет идеальный брак, подходящий по всем параметрам крови, статуса и богатства, брак золотого мальчика и нефритовой девочки. «Ты можешь выйти замуж за человека, которого не любишь, но не можешь выйти замуж за человека, у которого нет денег», – говорила она бесчисленное количество раз. У Ченга были деньги.

Такая ранняя помолвка была похожа на ношение драгоценного нефритового шара, который требовал заботы и внимания. С каждым шагом его вес увеличивался. Мне не разрешалось смотреть на других мужчин, не разрешалось играть в маджонг с моими ровесниками мужского пола. Покупки я могла совершать только под присмотром Ченга, посещать вечеринки в его сопровождении, а походы в кино требовали его одобрения.

С течением времени стало ясно, что мы с Ченгом не созданы друг для друга. Он был властным и деспотичным, часто околачивался на ипподроме и за игорными столами, а я, по его словам, была избалованной, эгоистичной и не в состоянии отказаться от граммофона, джаза и кинотеатров. По крайней мере, он имел утонченный вкус в одежде, поэтому во всех наших роскошных нарядах мы стояли вместе, как два дерева в саду с заботливо сформированными кронами, бок о бок, но никогда не переплетались.

В детстве я обожала Ченга, товарища по играм, с которым мы дрались, катались на деревянных лошадках, перетягивали канат и играли в маджонг за пять пенни. Но мои чувства к нему угасли в Сент-Мэри-Холле. К тому времени, когда я вложила деньги в ночной клуб, связь между нами стала хрупкой. Он забавлялся тем, что критиковал меня, а я упрекала его за то, что он сомневался во мне. Мы целовались всего несколько раз, это было похоже на повинность. Когда он требовал, я садилась к нему на колени, и мое молодое тело отвечало страхом и удовольствием, пока он щупал меня. Но мы никогда не делили постель.

Я полагала, что брак с ним был подобен дорогому супу из птичьих гнезд, непрозрачному, похожему на сетку блюду, которое имело вязкую текстуру и было подслащено кусковым сахаром – деликатесом, по завышенной цене. Но я согласилась на это, потому что мама выбрала его для меня. И никогда в своих мечтах я не думала, что начну сомневаться в этом браке из-за другого мужчины, иностранца.

Глава 22

Эрнест

Выйдя из ее кабинета, пройдя по коридору и поднявшись на сцену, он чувствовал себя ошеломленным. Его сердце бешено стучало, а разум пульсировал от чувства абсолютного блаженства при воспоминании о том, как он держал ее в руках. Она была электрическим зарядом для его молнии, путеводной звездой для его беспросветного пути и музыкой для его молчания, и каким бы немыслим это ни казалось, все это работало и наоборот.

Только услышав голоса посетителей, он осознал, в какую ловушку загнал Айи. Ей придется объясняться с Ченгом. Он вовсе не собирался вбивать клин в их отношения, но все же Эрнест был бы не против заполучить ее, и был готов побороться за нее.

Он начал играть ее любимую песню, «Последняя роза Шанхая», не обращая внимания на удивлённые лица мистера Ли и других музыкантов оркестра. Это было его признание. Его обет – он принадлежал ей.

* * *

На следующий день в своей квартире Эрнест написал письмо родителям и вложил в конверт купюру в два американских доллара, которую обменял в банке недалеко от набережной. Он еще раз повторил свой адрес в Шанхае и спросил, когда они прибудут, прежде чем запечатать конверт. Ему наконец-то удалось найти немецкое почтовое отделение, так что он собирался отправить письмо сегодня.

Эрнест скучал по родителям. Его отец, Тевье Рейсманн, обожал копаться в земле. За многие годы пребывания на солнце его лицо и руки приобрели грязноватый оттенок; куртки и брюки были постоянно испачканы землей, и когда он снимал пальто в гостиной, комья грязи падали на пол. Даже выкурив пять сигарет, от него пахло землей. Будучи археологом, он посвятил все свое внимание раскопкам, выкапывая реликвии и находя руны, и часто совершал многомесячные поездки за границу. Он был немногословным человеком, редко носил талит, только по субботам, и его больше привлекали могилы и камни, чем политика и