Последняя роза Шанхая - Виена Дэй Рэндел

наняла пианиста. Европейца. Он стал новой сенсацией Шанхая. Может, вы захотите взять у него интервью.

Она шмыгнула носом.

– И ты пришла сюда рассказать мне об этом? После того, как на тебя напали иностранцы?

Стало быть, она слышала об этом.

– Они были пьяны. Они не стали бы прибегать к такой жестокости, если бы были трезвыми.

– Своей смертью ты явно не умрешь.

Немного нервничая, я продолжила:

– Нет такого закона, который бы запрещал китайцам брать на работу иностранцев. Я знаю, поскольку владею бизнесом. Он – потрясающий пианист, и посетители его обожают. Кроме того, я вижу, что вы с моим братом отлично ладите.

– Ты понятия не имеешь, что я сейчас переживаю. Твой брат разрушил мою жизнь. Теперь Сассун не водит меня на свои вечеринки, мои друзья отказываются отвечать на мои телефонные звонки. Меня больше не приглашают в их салоны. Из-за твоего брата я стала изгоем общества.

– Но Синмэй сказал, что вы с Сассуном по-прежнему дружите.

– А ты его где-нибудь видишь? Он говорит, что слишком занят и не собирается выходить из своего пентхауса. Вот же ревнивый козел. Он все прибирает к рукам, и передо мной закрываются все двери.

– Да ладно, все не может быть так плохо.

Она снова шмыгнула носом и выпрямилась. Ее запястье украшал браслет из изумрудного нефрита, подарок Синмэя, который раньше принадлежал моей матери.

– Мне пора идти. У меня задание.

– Так что вы скажете о статье? И моем пианисте? Вы же понимаете, что это достойно освещения в прессе. Он меняет отношение китайцев к музыке.

Она проскочила сквозь вращающиеся двери и исчезла из виду.

Я подумывала последовать за ней и попробовать уговорить ее, но такие женщины, как Эмили, сами принимали решения. Я подняла с кресла ее записную книжку. Страницы были чистыми, как снег.

* * *

Шел дождь, холодный августовский ливень, барабаня по гладкой и блестящей черепице, уложенной ровными рядами на крыше. Внутри моего клуба все еще царило знойное лето – жар окутывал лица и обнаженные плечи танцоров, а белый свет скользил по красным губам и полузакрытым глазам. Когда полились звуки фортепиано и заревели трубы, поток ритмов пронесся по темному залу, захватывая тела в костюмах, голые ноги и развевающиеся подолы и пуская в ход свои страстные собственнические чары.

Я тоже была околдована. Мне трудно было сосредоточиться на приходо-расходной книге, рассчитать еженедельный налог на прибыль и почасовую заработную плату. Иногда я изо всех сил старалась сосредоточиться на работе, иногда делала перерыв, чтобы послушать музыку, а иногда выходила на танцпол понаблюдать за Эрнестом. Он играл на фортепиано уже около семи месяцев, и благодаря ему мой клуб преобразился, вместе с ростом популярности увеличивалась и его экономическая ценность. Я начала вести переговоры с некоторыми из моих родственников, имеющих большие связи, и выяснять, не будут ли они заинтересованы в том, чтобы стать акционерами. Я бы обналичила деньги и инвестировала их в золото, поскольку от налогового инспектора, работающего на японцев, не было житья.

Я хотела пригласить Эрнеста в стеклянный купол на крыше здания на праздничный ужин. Возможно, я бы попросила его станцевать со мной фокстрот или, может, поцеловать меня, просто поцеловать. Ничего больше.

Потом я заметила на его руке бинты, которые он снял несколько месяцев назад. Неужели он снова повредил руку? Оркестр сыграл последнюю ноту, чтобы сделать перерыв, и посетители разошлись по своим местам. Эрнест встал и сунул что-то в рот.

Я направилась к нему.

– Что это? Что с Вашей рукой?

– Ничего. – Он улыбнулся, но его рука дрожала.

– Покажите мне вашу руку.

Он заколебался, затем размотал повязку. Освещение во время перерыва приглушали, но я смогла разглядеть, что его рука распухла, и струйка крови просачивалась сквозь швы, которые, как я предполагала, были давно сняты. Похоже, в течение всех этих месяцев игры его ножевая рана так и не зажила должным образом. И все же он продолжал играть.

– Завтра у вас выходной, – сказала я и подняла руку, чтобы остановить его протест. – Никаких возражений.

– Как пожелаете, Айи.

Но я еще не закончила с ним. Я потянула его поближе к кулисам, где нас не могли видеть посетители.

– Вы должны были сказать мне. Вы пианист. Вам нужна эта рука. Теперь у вас ножевое ранение и это… Откуда у вас шрам в форме звезды?

– Долго рассказывать.

– Что ж, у вас куча времени. – Я была решительно настроена. Мне нужно было знать о нем все.

– Это было очень давно. – Он посмотрел на свою руку. – Я выходил из кабаре со своей сестрой Лией. Несколько гитлеровских юнцов появились из ниоткуда. Их было пятеро. Они напали на меня, прижали к земле своими ботинками и вырезали это у меня на руке. Они напомнили мне, кто я такой, и предупредили, чтобы я никогда больше не играл на фортепиано.

– Почему? Ваша страна была под их оккупацией?

– Не в этом дело. Все из-за моей религии.

Трудно было представить, что людей истязали из-за их убеждений. В буддизме существовало много сект, разбросанных по всей Азии, но мама часто говорила, что буддисты верят в мир и не поощряют войну друг против друга. Но я понимала, что он, иностранец, человек неизвестной мне религии, был такой же жертвой жестокости, как и я, женщина в оккупированном городе.

– Но я хотя бы сохранил свою руку. Моя сестра, Лия… Она попыталась защитить меня. Я смог убежать… Но в тот день она не вернулась домой. Говорили, что она украла оливки, и ее поймали члены гитлерюгенда, но мы не могли ее найти. В конце концов, мы нашли ее… Нашли ее в мусорном баке…

Ужас и горе, отразившиеся на его лице, сдавили мне сердце. Я потеряла своих родителей и брата из-за болезней и несчастного случая и знала, какой пустотой наполняется сердце. Но я не могла себе представить, как можно пережить боль и страдания после того, как стал свидетелем того, как брат или сестра погибли из-за насилия и человеческой жестокости.

Его глаза засияли.

– Но вы знаете эту поговорку: «Любовь сильнее смерти»?

– Никогда о ней не слышала. – Я сделала кое-что вопиюще непристойное для девушек моего воспитания, поразив саму себя – я взяла его покрытую шрамами руку и поцеловала.

* * *

На следующий вечер клуб без Эрнеста казался совсем другим. Перед началом выступления, когда в зале еще не было посетителей, и стояла полная тишина, я села на скамейку, где обычно сидел он, и представила точное место, где его ноги раздвигаются. Я не