Последняя роза Шанхая - Виена Дэй Рэндел

– Но я не хочу, чтобы ты куда-то уезжал. Ты останешься в квартире, которую я сняла. Хорошо? Если ты переедешь в другое место, не сказав мне, я не смогу тебя найти. Кроме того, это будет пустой тратой денег. Я уже заплатила за ещё один год.

– Я никуда не съеду, но я хотел бы работать. Я найду другую работу.

– Ты не можешь. Пока нет. Сначала пусть твоя рука заживёт. Возьми отпуск на пару месяцев или столько, сколько понадобится. Я говорю серьезно. Рана выглядит не очень, – отметила я. – И ты сделаешь так, как я скажу, потому что я как была твоим боссом, так им и останусь.

Он засмеялся.

– Выходи за меня замуж, Айи.

У меня перед глазами появилась фотография мамы и сердитое лицо Ченга. С самого детства меня учили, что я, женщина, до свадьбы принадлежу своим родителям и буду принадлежать Ченгу после свадьбы. Я совершила непростительный грех, по мнению Ченга.

– Я не могу.

* * *

В клубе все шло своим чередом. Когда посетители спрашивали об Эрнесте, я говорила, что он взял перерыв, заверяла их, что он вернется и призывала их купить еще выпивки. Клиенты были разочарованы, но моего обещания было достаточно, чтобы они продолжали посещать клуб, и танцпол каждый вечер был полон. Ещё я приобрела новый запас алкоголя на черном рынке.

Я с трудом могла смотреть в лицо Ченгу. Испытывая чувство вины, я слушала его с большим терпением и, чтобы угодить, даже надела китайский бюстгальтер. Взгляд Ченга, как обычно, был критичным, но благодаря его замкнутой натуре мне удалось избежать многих неловких моментов. Возможно, я ошибалась, но мне казалось, что он не подозревал меня в обмане.

В своем кабинете, глядя в окно на проезжающие по улице военные джипы японцев, я напевала джазовые мелодии и покачивала бедрами в такт. Мой клуб вновь набирал популярность, что не могло не радовать. И я нашла в Эрнесте новую одержимость. Это было немыслимо, и, вполне вероятно, в будущем меня ждали серьезные последствия. Но кто сказал, что нельзя следовать любовной песне собственного сердца по мрачным реалиям жизни?

Глава 26

Эрнест

Влажным ноябрьским утром он направлялся к набережной, ветер трепал его длинные волосы. Он взглянул на стеклянную витрину ресторана. На него смотрел мужчина с вьющимися до плеч волосами и бородой. Эрнест потер подбородок. Он не брился два месяца, но, по крайней мере, выглядел опрятным, старше и солиднее, как мужчина лет тридцати. Неплохо для пианиста.

С того дня, как он поехал с Айи в гостиницу, он видел ее снова несколько раз. Каждый раз после их встречи она снилась ему: ее гибкое тело, лицо с гладкой, фарфоровой кожей и дразнящие улыбки. Она настояла, чтобы он отдохнул от работы, и оказала ему финансовую поддержку, чтобы он мог полностью вылечить свою руку. Следуя ее совету, он снова отправился в больницу. Католические монахини прониклись к нему симпатией. Они учили его французскому языку, рассказали о хороших французских ресторанах в этом районе и отправили его домой с дополнительными бинтами, аспирином и даже настойкой опия. Его рука заживала прямо на глазах. Мышечные судороги сошли на нет, дрожь прекратилась, и скованность исчезла.

Мириам все еще училась в школе. В следующем месяце начинались зимние каникулы, она должна была приехать погостить к нему в квартиру, в которой больше не было тараканов и мышей, поскольку он позаботился об этом. У Эрнеста было столько свободного времени, что у него вошло в привычку гулять до причала, где швартовались океанские лайнеры, и где он собирался встретить своих родителей, когда они приедут. Он не знал, когда они прибудут, потому что так и не получил от них ответа. И все же каждый день он ждал с нетерпением и с надеждой. Чтобы скоротать время, он брал с собой свою «Лейку». Не желая тратить впустую последнюю пленку, он сделал несколько снимков, а остальное время просто открывал для себя город через видоискатель. Образы «паккардов» и «бьюиков» и людской поток успокаивали его.

Он прожил в Шанхае почти год, и через месяц ему должно было исполниться двадцать. Ему нравился этот город, окутанный серой дымкой, смешанной с запахами арахисового масла, паров двигателей и женских духов, и наполненный человеческими голосами, скрипом рикш и громоподобным грохотом трамваев. Каким странным был этот мир. В Берлине ему было запрещено играть на пианино; здесь он был известен как пианист. В Берлине его преследовали кошмары и боль; здесь он был свободен мечтать, свободен любить. Поначалу, когда он только приехал в Шанхай, он думал, что когда-нибудь вернется в Германию, а теперь он не собирался уезжать. Теперь этот город был его домом – она была его домом.

Он мог немного говорить на шанхайском диалекте, знал нескольких простых китайских фраз и даже некоторые ругательства. Китайский был сложным языком, с меняющимися интонациями и тяжелой грамматикой, но он предполагал, что немецкий был таким же утомительным в изучении для иностранца. Как ни странно, английский, которому его научил отец, был более понятным, с разумной долей сложности.

Когда он прибыл на пирс, прозвучал гудок океанского лайнера. Его сердце забилось быстрее, он бросился к краю пирса, пристально наблюдая. Река не изменилась с тех пор, как он приехал, все тот же бурлящий желтый поток, стоянка для лодок, по форме напоминающих банан, с клетками с цыплятами, испачканные углем сампаны, груженные бочками с нефтью, и коммерческие суда. На дальнем причале на другом берегу реки, где пришвартовался океанский лайнер, по трапу спускался поток беженцев с чемоданами.

Он увидел желтое платье и радостно закричал:

– Мама! Мама! Хава! – Это ярко-желтое платье было ее любимым; она была в нем на платформе поезда, когда провожала их.

– Хава! – Он сложил ладони рупором у рта и закричал. Он не помнил себя от счастья. Она получила его письмо и приехала. Он не мог дождаться, чтобы обнять ее, станцевать хору. Но женщина не повернулась в его сторону и исчезла среди группы мужчин в черных пальто и шляпах, как раз в тот момент, когда он мельком увидел мертвенно-бледное лицо. Это была не его мать.

Внезапная тревога сдавила его сердце. Где она была? А его отец? Получили ли они выездные визы? Покинули уже Германию? Они должны уехать как можно скорее.

Но, возможно, они уехали в другую страну, а, может, все еще добирались в Шанхай. Они получили его письма, они знали его адрес,