Однажды ты узнаешь - Наталья Васильевна Соловьёва
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну уж дудки – не вернет, – возмущалась Оля.
– Безответственность! Порча общественного имущества! – поддакивала Гражина с первой парты.
Пашка отмалчивался. Когда Роза подошла расспросить, что на самом деле произошло, он отмахнулся:
– А я что? Не знаю ничего. Владека спроси.
Историк заметил, что что-то не так, и, узнав, что произошло, возмутился:
– Это правда? Что вы – звери? Это неправильно! Каждый человек, каждый комсомолец может оступиться. Тем более такое дело – случайность.
Я подумала про историка: интересно, если бы вы узнали, как «оступилась» комсомолка Трофимова, то сказали бы то же самое? Или все потому, что Леха – комсорг, а отец его – партиец?
Я не одобряла бойкоты еще в школе, хотя, по правде говоря, иногда участвовала в них. Почему-то обычно бойкотировали тех, кто мне не нравился. И мне не было их жалко. Но здесь было другое. Мне не нравился Леша с его заносчивостью, но я понимала, что Владек воспользовался случаем, чтобы унизить Лешу, задеть его как можно сильнее. И мне не нравилось быть орудием личной мести в руках Владека. Но, в конце концов, мне ли было не знать, что такое ошибка? И что ждало бы меня в моей школе, если бы все о ней узнали? Скорее всего, что-то гораздо худшее, чем бойкот.
На перемене я вышла к доске и сказала:
– Я против бойкота. Каждого можно за что-то бойкотировать. Потому что кому-то это может быть выгодно. – Я посмотрела на Владека. – Кого-то за разбитую пластинку, кого-то за рыжие волосы, а кого-то за то, что он еврей.
Я сказала так и села за парту. Владек не спеша поднялся и злобно прошипел:
– Тогда и Трофимовой тоже бойкот!
Тут не стерпела и Роза:
– Тогда и мне!
Я заметила, как обрадовались Оля и Гражина – не смогли скрыть своего злорадства. Сима тоже ликовал: начиналась веселая заварушка, как он любил. Один Паша насупился, но не решился перечить Владеку. А Леша посмотрел на нас с Розой укоризненно и молча вышел из класса.
После школы по дороге домой я спросила Розу:
– Зачем ты вмешалась? Я скоро уеду – мне все равно. А тебе здесь враги не нужны. Тем более из-за Леши. С ним и так не разговаривают. Да он и сам не стремится ни с кем дружить.
Роза пожала плечами:
– Тебе не понять.
– Но все же? Он тебе просто нравится, да? Он симпатичный, это правда.
– Он не такой, каким вы все его видите. Все это напускное. А на самом деле он другой.
– С чего ты взяла?
– Ну как сказать… Ведь никто из нас не знает про него ничего, да и я тоже. Он не так давно с нами учится, со всеми общается только по делу, ни с кем не дружит. И вся семья их такая. Не могу объяснить. Но они мои соседи – и как-то, ты знаешь, всегда там тихо. Будто не живет никто. Даже младших Лешиных братьев никогда во дворе не видно. С другой стороны от меня Сима живет – есть с чем сравнить.
Роза замолчала. Я не знала, что сказать. Леша мне не казался странным, скорее надменным, гордым, ничего другого я в нем тогда не видела.
На следующий день меня и Лешу назначили делать стенгазету. Сначала мы сидели молча. Леша деловито, уверенными движениями размечал карандашом буквы, я тоскливо возила кисточкой по бумаге. Эта тишина давила на меня. На Лешу, наверное, тоже, потому что он наконец заговорил со мной:
– Ну и зря, Трофимова, ты вмешалась.
– Захотела – вмешалась. Ты тут ни при чем.
– Ну а чего тогда? – хмыкнул Леша. Он сосредоточенно затачивал карандаш и не смотрел на меня.
– Я против бойкотов – и все.
– Если ты такая принципиальная, зачем дружишь с «этими»? – Леша не уточнил, но и так было понятно, что он имел в виду троицу.
– Я и не дружу. – Я пожала плечами. – Поговорили на танцах. Разве это дружба? – Я все никак не могла понять, что было не так.
– Тогда как это называется? Обжиматься?
От неожиданности я неудачно капнула краской и стала судорожно размазывать ее еще больше.
– Ты о чем? Я ни с кем не обжималась!
Леша остановил меня:
– Не трогай! Дай я. Ну… а с Симой у всех на виду?
– Так это был всего лишь танец…
Леша наконец посмотрел на меня:
– Знаешь, Трофимова, ты уедешь – тебе дела нет. Но все равно зачем пачкаться?
Я молчала. Он рассуждал, как в Средневековье. Мы же просто потанцевали. Это ничего не значило.
– Так когда уезжаешь? – спросил Леша.
Я хотела ответить что-то грубое, вроде «не твое дело», но что-то было в нем такое, он как-то по-особенному это спросил и не производил впечатление болтуна, что мне захотелось ему довериться.
– Ты никому не расскажешь?
– Никому.
– Клянешься?
– Ну клянусь. Честно – никому.
– Ну так я и сама не знаю, когда папка заберет меня отсюда.
– Шутишь! – удивился Леша и отложил в сторону карандаш и линейку.
– Если бы…
– Хм… а как ты вообще тут очутилась? Зачем?
– Не спрашивай. Не могу сказать. Государственная тайна, – соврала я. – Ты вот что скажи… я видела, ты на географии картами интересуешься. Разбираешься.
– А что? – Леша подозрительно посмотрел на меня.
– Ты можешь мне карту нарисовать? Деревня эта и все, что вокруг…
– Могу. Только зачем тебе? Ты не шпионка случайно?
– Ну какая я шпионка? Просто заблудиться боюсь. Гулять люблю пешком, – снова соврала я.
Леша вздохнул.
– Эх… Да я сейчас тебе все объясню. – Он вырвал листок из тетради, достал карандаш и стал чертить. – Понимаешь, тут единственная дорога. Вот видишь – деревня? По дороге только до нее дойти можно, это пять километров… А больше – куда ни пойди – лес и болота, потом озеро начинается.
– А до города далеко?
– Так зачем тебе?
– Ну… я, может… понимаешь… Если отец не приедет, тогда я бы сама…
– Тебе по-хорошему в Борисов надо, на станцию. Но пешком далеко – даже думать забудь.
– Может, кто-нибудь подвезет меня?
Леша покачал головой.
– Машина в колхозе только. Но ни за что не возьмут тебя – даже не пытайся. Не дураки. Только если тетка твоя попросит кого.
– Не попросит…
– Даже не знаю, к кому обратиться… Может, отец твой все-таки приедет? Не бросит же он тебя тут навсегда?
– Может, и приедет… – Я не знала, что сказать. Каждый день представляла, что возвращаюсь из школы – а в доме отец сидит, ждет меня. Или письмо пришло. Или тетка приходит и
