Однажды ты узнаешь - Наталья Васильевна Соловьёва
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неожиданно выход предложила сама Роза. На Пейсах, 13 апреля, должен был приехать ее дядя из Борисова. По словам Розы, он знал всех ювелиров, портных, сапожников, да и просто состоятельных людей в городе – он был резником, забойщиком скота. Я удивилась, почему это какой-то забойщик знает весь город, но Роза объяснила, что ее дядя – второй по важности после раввина и что его приглашали к себе домой, потому что по еврейской традиции всех животных нужно убивать определенным способом, иначе мясо не будет кошерным и его нельзя будет есть. Но самого дядю просить отвезти меня было невозможно – он бы побоялся и даже со стрекозой бы не помог, если бы понял, зачем нужна ее продажа. Рисковать было нельзя.
На следующий день Розы не было в школе, и я сама пошла к ней. Она жила в доме с необычной крышей в виде пирамиды. К тому моменту я уже знала, что все дома с такими крышами были еврейскими.
Я постучала и вошла – дома была Роза и ее младшие братья, близнецы Гриша и Йося. Роза выпроводила их: «А ну-ка идите погуляйте!»
Единственная комната была чистой, но бедной, как и у тетки. Отец Розы очень плохо видел, работать в колхозе не мог. Был сапожником – чинил обувь, но, как объяснила Роза, дешево брал, оттого и жили они в бедности.
– Ты заболела? – спросила я.
– Нет, просто осталась прибрать после праздника – родители разрешили школу пропустить… А сколько гостей вчера пришло! – Роза была очень довольна.
– И вы… ели мацу?
– Ну да… Это просто пресная лепешка. Хочешь попробовать?
Я с сомнением покачала головой. Мне стало стыдно, что детская страшилка так застряла у меня в голове.
На сундуке я увидела большой подсвечник для девяти свечей.
– А это что? Красиво…
– Ханукия.
– Что?
– Ну… для праздника. А хочешь еще красивое покажу? – Роза полезла в сундук и достала завернутый в полотенце металлический бокал с красивой чеканкой. – Это для кидуша. Серебряный. Еще от прадедушки достался, удалось сохранить. Никому не говори только!
Все это было незнакомым, зловещим и пугало меня. Как себя вести? Вдруг я сделаю что-нибудь, что у них запрещено?
– Роза, а… твой муж обязательно должен быть евреем?
Роза замешкалась:
– Ну не то что бы… Родители расстроятся, конечно.
– И тогда?
– Ничего. Расстроятся. Это не очень у нас. Но не убьют же.
Мы сели за стол, Роза налила нам отвара шиповника.
– А ты можешь не выходить замуж за…?
– Ивана.
– Ивана? Это его имя, твоего жениха?
– Ну да. У нас тоже есть Иваны, Нина. Какая ты дикая!
– Так можешь не выходить?
– Могу, конечно.
Мне нравилось вот так сидеть и болтать с Розой. Было в этом что-то особенное, сокровенное, чего никогда у меня не было с Кирой и Татой.
– А почему же выходишь? Будто торопишься.
– Родители говорят, хороший парень. Сейчас служит в армии. Осенью вернется – познакомимся.
– А если увидишь его и поймешь, что он тебе не нравится?
Роза опешила:
– Почему он должен не понравиться? Папа сказал, что он хороший.
– Не знаю… Некрасивый, например.
– Я тоже некрасивая.
– Ты? – изумилась я. Роза с ее огромными ресницами, волнистыми темными волосами, бездонными зелено-желтыми глазами, хрупкими запястьями считала себя некрасивой. А уж грудь у нее была… Не то что у меня, одним словом. – Ты самая красивая на свете! Что ты говоришь?
– А нос? – усмехнулась Роза.
Я удивилась: нос как нос. Небольшая горбинка, но она нисколько не портила ее. Неужели она переживала из-за этого?
– Не в красоте счастье, Нина. А не понравится – значит, не выйду за него.
– И родители согласятся?
– Ну… согласятся, конечно.
– А ты сама-то чего хочешь?
– Хочу замуж, семью, детей. Чтобы праздники в доме. Печь халу… Разбить тарелку на свадьбе дочери… А ты – разве нет? Не хочешь семью?
– Не знаю. Мне кажется, нет. Хотела любви, страсти, ходить на свидания… Чтобы меня ревновали. А сейчас нет. Одно желание – вернуться домой в Москву, жить, как прежде, учиться. И никаких романов.
– А замуж?
Я задумалась:
– Нет, наверное, не хочу. Точно не хочу. Ну их…
– Да что же я забыла, – спохватилась Роза, – а дядя-то мой сразу деньги за твою стрекозу дал. Смотри! – И дала мне десять пятирублевок с летчиком, серых с одной стороны и с розовыми вкраплениями с другой.
Счастью моему не было предела! Я была богата! Москва была вопросом времени. Все складывалось гладко, как нельзя лучше.
Так же, через дядю, мы выведали расписание поездов до Москвы. Полдела было сделано. Мы с Розой постоянно шептались об этом. Борисов-Борисов-Борисов. Но не знали, как туда попасть.
И тут Розу осенило: дядька Паши работал в колхозе, и Паша пару раз брал у него служебный мотоцикл – ездил с ребятами кататься, но под большим секретом. И вот недавно они хвастались, опять-таки по секрету, что до самого Борисова доехали.
Я подумала: если бы подговорить эту троицу – они довезли бы меня до вокзала или хотя бы до города, а там бы я, имея деньги, как-нибудь уж добралась бы. Отношения мои с ребятами складывались неплохо – в школе они время от времени отпускали какие-нибудь не очень обидные шуточки, порой даже скабрезные, но больше всех от них все равно доставалось Леше. А вот на танцах я была их королевой. Они наперебой приглашали меня, даже ссорились между собой.
Но как подступиться, чтобы не спугнуть их, мы с Розой не знали: если парни почуют, что мне очень нужно в Борисов, не согласятся специально, чтобы помучить.
Мы решили, что ехать надо на спор. Вещи никакие с собой не брать – чтобы не поняли, что я задумала. Только мою метрику, которую я обнаружила в комоде у тетки. На всякий случай.
Последний урок в тот день был военное дело – стреляли из винтовки. Я выстрелила и попала в восьмерку. Очень мне понравилось. А Роза и Оля попали просто в доску.
После уроков было классное собрание. Пашка до него взял со всех денег по две копейки и принес хлеба. Сидели ели. Я подсела к Симе и будто невзначай, шепотом, поинтересовалась:
– Скажи, а ты сможешь достать папиросы?
Сима, конечно, заинтересовался. Его притягивало запрещенное – это я давно заметила. Он словно специально нарушал все мыслимые и немыслимые запреты: когда учитель отворачивался – клал ноги на стол. Мать после танцев бегала, искала его по всей деревне, причитала – все бесполезно, он где-то шлялся еще
