Однажды ты узнаешь - Наталья Васильевна Соловьёва

назойливой мухи. И все это видели. Разозлилась страшно, выбежала на улицу.

Владек и Сима как раз курили возле клуба и над чем-то смеялись. Злая на Лешу, я подошла к ним:

– Дадите?

– Ха! Не знали, что ты куришь, – засмеялся Сима и зажег мне папиросу.

– У нас девочки вообще-то не курят, Трофимова, – скосился на меня Владек.

– То у вас. Откуда папиросы, кстати?

– Так ты курить хочешь или допрашивать? – нахмурился Владек.

– Да ладно тебе! – отмахнулся Сима. – Там, сям… А иногда папаша Владкин расщедрится. Что такого?

– А ты здорова́ курить, Трофимова, – заметил Владек. – А вы что в Москве курите?

– Ну… «Казбек», «Беломор», «Кубань» еще.

– А мы чаще всего самокрутки, как денег нет.

Паша, разгоряченный танцами, тоже выскочил и слушал теперь наш разговор. Помялся, потом все же спросил:

– Скажи… а ты…

Вид у него был смущенный и загадочный одновременно. Я испугалась. Снова всплыл страх, что в деревне вдруг откуда-то узнали про Гумерова. Нет, не может быть… А если даже и так, буду все отрицать. Скажу, что сплетни.

Но Паша, помявшись, выдавил:

– Ты… Сталина видела?

Я с облегчением выдохнула и ответила как можно более безразличным тоном:

– Сталина? Ну да. Конечно. Много раз. Приезжал в Большой театр.

– А какой он?

– Ну какой-какой. Как Сталин. Как на портретах.

Я вспомнила, как это было. В тот вечер давали «Ивана Сусанина». Машину нашу не пропустили – пришлось идти пешком. Меня это тогда очень удивило. Но папа сказал: не иначе кто-то из руководства приедет. Была зима, я шла в туфельках по снегу, намочила ноги.

Когда вошли в театр, сразу почувствовала, что все по-другому – очень уж обстановка была нервозная. Поразило большое количество блеклых мужчин в штатском, которые сновали туда-сюда, проверяли документы. В гардеробе папа встретил кого-то из сослуживцев, который шепнул, что сегодня будет САМ.

Места наши были в партере, и я несколько раз оглянулась на царскую ложу, но она пустовала. Где же он? Какой он? Отец легонько тронул меня за колено и глазами показал на ложу, которая находилась над оркестром, справа от сцены. Бархатная портьера там была задернута, видно было лишь нескольких крепких людей в штатском, которые смотрели не на сцену, а в зал. Помню, как это поразило меня: почему же он не в царской ложе? Именно там ему самое место! Почему не видно его? И подумала тогда, что Сталин просто не захотел волновать нас, простых зрителей, не захотел мешать нам смотреть спектакль. Еще больше прониклась к нему за это. Все мы благоговели перед ним.

Я, конечно, не рассказала про портьеру и что это был единственный раз, напустила на себя важный вид – и заметила, что Паша зауважал меня: видела самого Сталина!

– А правда, Трофимова, что папаша твой – нарком? – вмешался Владек. На улице было темно, я буквально чувствовала, что взгляд его прожигал меня. Он хотел понять, насколько я все-таки важная птица. Какое я и моя семья имеют отношение к власти, которую, я уже тогда понимала, он не любил. От этого вопроса, детского по сути, прямого, наивного, но тем не менее злого, мне было не по себе. Я как можно более спокойно ответила:

– Конечно нет!

Владек осклабился:

– Ага… Так я и думал. Но начальник, что ли, важный?

Сима нетерпеливо вмешался:

– Хорошенькое дело! Пошли, что ли, московская? Станцуем?

Я согласилась – танцевать очень хотелось. Мне казалось, что я уже вечность не слушала музыку, хотя на самом деле еще и двух недель не прошло, как покинула дом. Но еще больше мне хотелось уйти от Владека и его неприятных вопросов.

По дороге Сима шепнул, что они поспорили на деньги, с кем из них первым я станцую, те долго собирались, а выходит – зря:

– Надо было сразу, как я. Быка за рога! Ну то есть эту… Ну в общем…

Я предвкушала танцы. Тем более, как я уже знала от Розы, Сима был не только поздним, избалованным сынком своей мамы, но и лучшим танцором и певцом в деревне. Зная это, он стремился туда, где было весело и где имелась публика, способная оценить его талант. При других обстоятельствах поступать бы ему в театральное, но вот так, из деревни, – в то время это было невозможным.

Было жарко. Пахло натопленной печью и потными телами. Я сняла пальто и положила его на подоконник. Начали танцевать. Конечно, «Рио-Риту». Пары расступились. Сима здорово двигался, манерно. И вообще он был яркий, красивый – мне было приятно танцевать с ним. Я наслаждалась всеобщим вниманием. Нет, все-таки в Москве никто на меня так не смотрел, с таким восхищением. А здесь я была одна такая, неповторимая. Интересующая всех и каждого.

Мы танцевали, все расступились и смотрели на нас. И Оля, и Гражина, и Паша с Владеком. Владек – тот буквально пожирал меня глазами. Своими прозрачными маленькими глазками. Я подумала, вдруг он пригласит меня на следующий танец – что делать?

Вдруг музыка остановилась. Кто-то испуганно вскрикнул. Я обернулась. Леша с растерянным и испуганным видом собирал разлетевшуюся на куски пластинку:

– Извините… Извините… Сейчас другую поставлю…

– Ты что?! – все вдруг наперебой закричали. – Такую пластинку сгубил!

Владек сплюнул и грязно выругался.

– Нашли кому доверить, – поддержал его Сима. – А еще комсорг.

Леша стоял бледный и держал в руках куски пластинки:

– Не знаю, как так получилось… куплю… Новую куплю…

– Ага, купит он. Папочка достанет. Пошли, парни, – сказал Владек. Многие неохотно потянулись за ним.

Леша поставил «Не забудь», и оставшиеся пары снова стали танцевать, недовольно поглядывая на него.

Я подошла:

– Со всеми бывает… Вот я однажды…

Но Леша закричал на меня:

– Да уйди же ты наконец! Что нужно тебе? Как приехала – так и уезжай. Катись!

Это было очень неожиданно. Да, я, может, и говорила невпопад. Но не знала, что он до такой степени ненавидит меня.

Вернулся Сима:

– Ты идешь, Трофимова? Мы проводим тебя.

Я злилась на Лешу, поэтому ответила:

– Конечно, иду. Здесь нечего делать.

Троица проводила меня до дома. Они пытались шутить, о чем-то меня спрашивали, но мне хотелось как можно скорее вернуться домой – вечер был испорчен.

Глава 10

На следующий день с Лешей не разговаривали: Владек подговорил всех на бойкот. Пластинка была новая и всем понравилась, к тому же привезли ее аж из района. Вслух больше всего возмущался, понятно, Сима, лучший танцор. Кажется, даже его красивая родинка покраснела от возмущения. Он ходил по классу и театрально воздевал руки к небу:

– Хорошенькое дело! Ему поручили, а он новую