Однажды ты узнаешь - Наталья Васильевна Соловьёва

Нинка! Я же предупреждал! Сейчас милиционера позову, он их…

Я представила, как все это будет. Дознания, разговоры. И про это рано или поздно узнает отец. И все после истории с Гумеровым. Милый папа… Мама… Зачем им такое горе?

Стала умолять Лешу:

– Лешенька, миленький, не надо… Я сама виновата.

– Да что же это? Пусть безнаказанно? В чем логика?

– Не говори… Прошу… Что я папке скажу? Как он переживет?

И где-то в глубине мелькнула страшная мысль: после такого он никогда не заберет меня отсюда.

Леша долго не соглашался, но мне удалось его убедить, что так будет лучше. Он помог мне подняться, застегнуть пальто. Несколько пуговиц было оторвано, и мы не смогли их найти в темноте. Волосы растрепались – я повязала платок. Идти было больно. Леша взял меня под руку и повел к тетке. У калитки сказал:

– Слушай. Ты не думай, что ты для меня теперь какая-то… второй сорт. Ты как была – такой и осталась. Я по-прежнему тебя уважаю. Поняла?

Я всхлипнула:

– Поняла…

– И если ты передумаешь… Чтобы я им в морду надавал. Или чтобы в милицию пошел – ты только скажи.

Я распрощалась с Лешей и потащилась в дом. Как и опасалась, тетка не спала, ждала меня. Зажгла лампу. Увидев, стала ругаться:

– Дак что ж гэта? Усе пальто изодрано, никуда не годное! Подралась, что ли?

– Ничего.

– И пуговиц нету…

– Новые перешью. Отпорю с другого чего и перешью.

Хотела пойти лечь, но тетка все не пускала меня:

– А чего гэта юбка у тябе грязная уся?

– Да так… Упала…

Я сняла платок. Тетка теперь – моя союзница. Если захочет, чтобы я уехала, освободила ее – должна мне помочь.

– Ай что ж гэта? – Тетка в ужасе отскочила от меня.

– Я. Упала. Вы поняли?

Тетка заголосила, прикрывая лицо руками:

– Ай моя ж ты деточка! А кто ж гэта зробил? Ай-ай-ай… А что люди скажуть? Як же ж на глаза кому показаться?

Я молча взяла ведро воды, поставила в печь и принялась ее растапливать: надо было вымыться. Тетка все голосила, как по покойнику, но уже тихо: очевидно, боялась разбудить соседей. Пока печь топилась, я села на кровать. Что же делать дальше?

– Алеся Ахремовна, ничего ваши люди не узнают. Мы им не скажем.

– Як не узнають?

– Те… ну, тот… который… болтать побоится. А я тоже никому не скажу. Но и вы молчать должны. И папе ничего не говорите. Чтоб он не узнал.

– Дак як же ж?

– А узнает, – твердо продолжала я, – головы вам не сносить.

Тетка от неожиданности икнула:

– А что ж я матери твоей скажу? Як в глаза погляжу?

– Не узнает она. Было – и было.

– Ну, девка, можа, ты и права, – вздохнула с облегчением тетка. – Тут уж не исправишь.

– Тем более зачем говорить?

– Но все ж я тябе на танцы эти отпускала.

– Я сама виновата.

– Конечно, сама. Сучка не захочет – кобель не вскочит. Так-то оно так. Но ты мне скажи хоть – кто?

– Не надо вам этого знать.

Тетка сходила в сени и принесла мне стакан парного молока, в котором что-то плавало:

– На-тка, выпей.

– Что это?

– Ну, это… Чтоб последствий не было.

– Молоко?

– Так, с сулемой и порохом.

– Отрава?

– Никто еще не помер, пей! Зато действует.

Я выпила это пойло. Мне было все равно: умру – не умру. Может, и к лучшему. Тетка повздыхала, налила мне горячей воды в корыто, помогла мыться. Увидев мои ноги, снова принялась всхлипывать. Это странно, но тогда я думала: как же так – не отвезли меня до станции? Жалела только об этом. Будто чувства все отшибло, как во сне ходила. Потом, может через неделю, прошибло меня. Тогда уж я поплакала как следует.

В воскресенье утром, еще только рассвело, прибежала Роза, тихонько постучала мне в окно. Я накинула шерстяной платок и вышла к ней в сени.

– Ты почему дома? И где ребята? Никто не пришел. Мы не едем?

Тетка выглянула из хаты:

– Пускай заходит – чаго стоять мерзнуть? А я пока корову подою, свиней покормлю.

Я привела Розу в дом и рассказала ей все, как было, ничего не утаив. Роза обняла меня и слушала, не перебивая. А когда я дошла до того, что случилось в амбаре, она взяла меня за руку и крепко сжала ее. Я говорила, говорила… И знаешь, мне было очень и очень стыдно за себя. Именно стыдно. А троицу я в тот момент не обвиняла. Скорее только за то, что не отвезли меня в Борисов. Странно, правда? Но так оно и было.

Выслушав меня, Роза ни в чем меня не обвинила и тоже сперва предложила идти в милицию, но потом согласилась:

– Милиционер к тому же Олькин папаша. С Пашкиной мамкой погуливает. Не будет толку.

Я была рада, что Роза поддержала меня и ни в чем не упрекнула. Наоборот, сказала:

– Это я должна была предвидеть… Должна была догадаться…

– Откуда же ты знала?

– …но подумала, что и хорошо, что ты им так нравишься. Зато мы их сможем уговорить на Борисов…

– Ты не виновата. Я сама их поощряла.

– Говорил мне отец – будь осторожна с мужчинами. Не танцуй при них, никуда не ходи. Я все думала, глупый он, отсталый, неграмотный, но слушалась из уважения. А теперь вижу: прав он был!

– А мой отец доверял мне. Зря…

– Не зря, Нинка! Это они во всем виноваты! А ты – самая чистая и честная из всех, кого я знаю!

Ах, как тяжело мне было это слышать! И я рассказала Розе про Гумерова. Я увидела, как она вздрогнула, как округлились ее глаза, но, выслушав, она сказала:

– Нет, Нина. Я не поменяла моего мнения о тебе. Каждый может ошибаться, и ты тоже. Никто не услышит от меня твоего секрета, и мы будем дружить, как и прежде.

Не могу передать, как я была благодарна Розе за ее слова. Как бы мне ни было плохо тогда, она меня очень поддержала.

Вернулась тетка – и Роза засобиралась домой. Но тетка, всегда такая неприветливая, вдруг предложила Розе:

– Дак ты посиди еще.

Я поняла, что тетка не хотела оставаться со мной наедине, ей это было тягостно, неловко. Да и мне радости от ее вздохов было мало. Я уговорила Розу задержаться еще немного, и пока она сидела со мной, держала меня за руку, так мне было легче.

В понедельник идти в школу совсем не хотелось. Даже тетка вздыхала: