Однажды ты узнаешь - Наталья Васильевна Соловьёва

думала, что будет легко, но прихода Пашкиной матери не ожидала. Подумала: сейчас начнет обвинять меня.

Женщина повсхлипывала и начала:

– Люди балаболят… А Пашка мой молчит как не знаю кто…

Тетка принесла ей воды и вмешалась:

– Ну будзе, Пелагея.

– Паша у меня вумный. Слабохарактерный только. Ото ж батька-покойник. Как выпить зовут – и нет его. Пьянка и сгубила. Я ж сама Пашку-то ро́стила. Ничего не жалела, последний кусок. Легко ль мне пришлось? Эх, грех… – Пелагея замолчала.

Я спросила тетку:

– Можно я пойду лягу? Зачем это все выслушивать?

Но тетка вздохнула:

– Сядь. Не убудзе. Перад людзьми няудобна.

– Ты ж пойми, девонька, – продолжала Пелагея, – он неплохой же, Пашка мой. Дружки это его. Уж сколько раз я говорила, и кричала, и уговаривала – брось ты их, добра не будет. И что – так и вышло. Все Владек с евреем этим. Поляк этот – черт. Как земля носит? Что он, что батька его.

Я не выдержала:

– Зачем вы мне говорите это?

– Так Пашка-то… Молчит как не знаю кто. Но что ж это? Как ни крути – а институт теперь – тю? Я так понимаю?

Пелагея снова заплакала. Тетка стала утешать:

– Ты, Пелагея, не спеши. Не гони коней-то.

Пелагея помялась и шепотом спросила тетку:

– Как бы она того… не понесла?

Тетка перекрестилась:

– Господь милует. Управимся як-небудзь.

Пелагея вздохнула с облегчением и снова принялась за свое:

– Ты, девонька, тока в милицию не ходи, я тебя прошу. Хочешь – на колени встану. – Наконец Пелагея сказала, ради чего пришла, и вправду собралась упасть на колени, но тетка ее удержала:

– Будзе табе! Не пойдзе яна!

– А то что ж – тюрьма? Что ж я его ро́стила? Один он у меня, Пашка…

– Не пойдзе яна, говорю! – Тетка начала злиться.

Но Пелагее было мало:

– А жениться – так тож где справедливость? Он не один же, Пашка… А все поляк этот подбивал! Он, черт! И жиденыш…

– Ты про что гэта толкуешь? – удивилась тетка.

– Ну так кому из них жениться? Пашке, что ли?

– Ну!

– Так не один же он! А поляк? А жид? Где справедливость?

– Як не один? Не один? – Тетка вскочила и уставилась на меня, прижав руку к сердцу.

– Можно я пойду лягу? – сказала я.

– Так ты не знала? – изумилась Пелагея. – А кто ж тогда разнес?

Тетка запричитала:

– Ай моя ж ты девочка! А что ж я мамке твоей скажу? Ай-ай-ай!

Пелагея, заметив, что тетка ей больше не союзник, деловито заговорила со мной:

– Ты, девонька, главное, в милицию не ходи. Добра не будет. Эх, грех…

– Да не пойду я…

– А насчет женитьбы… Ну на что он тебе, Пашка? Бесхарактерный он как не знаю кто. Тяжело ему будет на свете. И нельзя ему жениться – институт…

– А гэта самое – можно? – разозлилась тетка.

– Да какая женитьба? – не выдержала я.

– Так я и говорю. Еврей не женится – у них вера другая. И Фира ни в жисть не согласится. А Владек – может. Ты бы пошла сама, Алеся, к Лобановским. Глядишь, решили бы чего.

– Ну чего удумала? Мне и к Лобановским идти? – испугалась и перестала плакать тетка.

– Ну не мне ж?

– А кому?

– Дак вы сами промеж собой решите, который…

Этот разговор мне порядком надоел. Женихи, кто пойдет к Лобановскому. И никому не было дела до меня. До того, что со мной случилось. Я встала:

– Вот что. Не нужен мне никто. Не надо жениться. И с чего вы вообще это придумали? Мне шестнадцать лет вообще-то.

– Ну кто-то ж теперь должен? Положено у нас вроде как, – удивилась Пелагея. – Как же ты потом?

– Как-то, – огрызнулась я. – Уж не с Пашкой вашим.

– Странная ты какая… Паша в институт, между прочим…

– Уж какая есть. – Я поняла, что только так можно выставить отсюда Пелагею.

– Паша, может быть, ученым видным станет – так директор сказал.

– Не нужен мне ваш Паша!

– Ну так я пойду? – Пелагея поднялась из-за стола. Но не радостная, а скорее разочарованная. Кто-то посмел не восхититься ее Пашкой.

Тетка стала ее выпроваживать:

– Ты иди, иди, Пелагея. Придумала – к Лобановским мне самой идти.

Уже в дверях Пелагея сказала тетке:

– Не хотела тебе говорить, Алеся, но девка твоя какая-то как будто того… – и покрутила пальцем у виска.

– Что того?

– Не пойму, что надо ей… Странная…

– Ой дак ты иди ужо. Разберемся без тябе, – проворчала тетка.

Закрыв дверь, она села рядом:

– Ох, беда-беда… Что люди скажуть?

Тетка повздыхала и пошла доить корову. Перед сном сказала:

– Ну, утро вечера мудренее. Як-то да уладится. А люди поговорят и перестанут.

– Вы только папе не говорите.

– Ох… Главное, чтоб люди не сказали… Яны такие – злые…

Я не могла заснуть и все думала, так ли это. Злые ли люди? В школе нас этому не учили. Даже наоборот. Партия, комсомол говорили про другое. Русская литература тоже. Благородство. Зло должно быть наказано. Но как же в жизни? Почему папа послушал не меня, а Гумерова? Не выставил его вон. Не защитил меня? В ушах звучали слова милиционера: «Может, ты что не так сделала, пококетничала там, а они не поняли?» Снова я была безоговорочно виновата. Все думали только про свою шкуру. Как же так? Я не нашла ответа. Хотела одного: чтобы все поскорее забылось и меня оставили в покое.

Глава 14

Но на Пелагее мои злоключения не закончились. Утром я проснулась от криков на улице. Выглянула в окно – к нам бежала, потрясая руками, полная женщина с цветастым платком на голове:

– Ах ты ж, ах ты ж…

Тетки уже не было дома. Я заспалась, не встала ее провожать и теперь с ужасом поняла, что дверь не заперта. Женщина без стука забежала в сени и вот уже с грохотом распахнула дверь в хату:

– Их зол вЭйнэн аф дАйнэ [3]! Ах ты ж стерва такая! Ты чего на моего сыночка наговариваешь?

– Я не…

Но женщина не слушала, она, не глядя на меня, заметалась по хате:

– Я, как честная женщина, спросила: «Сима, это правда, что говорят? Ты там был? Скажи маме правду!» И мой Сима, он никогда не обманывает маму, он сказал… он поклялся, что его там даже и не было. И он даже не видел и не слышал ничего…

Я растерялась и не знала, что ей сказать. Я видела, что женщина искренне возмущается и верит в то, что говорит.

– Я…

– Мой Сима… Он хороший мальчик.