Однажды ты узнаешь - Наталья Васильевна Соловьёва

Глава 15

День, когда началась война, остался в моей памяти обычным мирным воскресеньем. Это в кино показывают про радио и выступление Молотова. Не было у нас радио. Мы, затерянные среди болот и лесов, ничего не знали.

Завертелось только на следующий день, в понедельник, – кто-то приехал из района. Нашу спокойную флегматичную деревню мгновенно закрутило: заголосили бабы, засобирались мужики. Помню испуганное теткино лицо: ай, что будет? Что будет?

Все сложилось иначе, чем мы только могли предположить. Сначала, как только объявили войну, вместе с другими мужчинами ушли и историк, и Лешкин отец, и милиционер Дзюба, и агроном Криводубский. А Лобановский встретил на дороге скот, который гнали в эвакуацию, и вернул в деревню. Ждал немцев, говорил: закончится бедность под новой властью.

Я словно очнулась: как же я теперь попаду в Москву? Такая первая моя мысль была. Я подумала: только там для меня может быть спасение, а не в окруженной болотами деревеньке. Нет, только в защищенной воинскими частями Москве.

Скоро просочились слухи про беженцев, устремившихся на восток, хотя мы их не видели – деревня была слишком далеко от больших дорог. Тетка предложила сама, что и мне надо ехать, выбираться. Собрали мой чемодан. Помню, как наглаживала свою белоснежную блузку, торжественно, с радостным предвкушением, как на каникулы собиралась. Думала, покажу маме: смотри, как я гладить научилась – твоя дочь не белоручка. Закрутили в узел еду – пирожки, вареные яйца. Стали ждать беженцев: встретить семью с подводой и отправить меня вместе с ними – такой был план. Я уговаривала тетку ехать со мной, но она отказалась: кому я где нужна?

В ожидании беженцев или любой другой возможности уехать мы договорились рыть по ночам в сарае погреб, чтобы спрятать туда кое-какие припасы. По ночам – чтобы даже соседи не знали. Я не верила, что к тому моменту, когда эти припасы понадобятся, все еще буду здесь, но с готовностью согласилась помочь тетке.

Через несколько дней выяснилось, что Пашка записался в добровольцы – сам как-то добрался до ближайшей деревни, где его не знали, приписал себе два года и был таков. Как же убивалась Пелагея – это надо было видеть. Выскочила на улицу и валялась по траве, рвала на себе волосы. Мне все было дико, не было сочувствия к ней. Подумаешь, ушел не спросясь, оторвался от мамкиной юбки – может, мужчиной наконец станет? В тот момент не думалось почему-то, что он может погибнуть. Война тогда казалась какой-то далекой и нереальной. Владек и Сима ходили пришибленные – не ожидали, что Пашка такое отмочит. А он сам решил и сделал, никому не сказав, даже дружкам своим.

Война изменила мое положение в деревне. Я в один миг перестала быть «заразной». Сразу же прибежала Роза, и никто ей и слова не сказал. Мы говорили с Розой про Пашку, и она сказала: «Знаешь, после того случая… ну, с тобой… он другой стал. Молчаливый, придавленный… Перестал с этими якшаться…»

А я это тоже уже поняла. Он пришел вечером, накануне, постучал в окно. Я не хотела выходить: темно, мало ли что. Ученая стала… Открыла окно и шепчу: чего тебе? А он мнет кепку свою и молчит.

Не стала дожидаться – захлопнула окно. Больше не видела его – на следующий день он и ушел. Письмо оставил, скажу по памяти – много раз перечитывала его:

«Нина. Как трудно это писать… ты прости меня, Нина. Тысячу раз готов повторить, но ты не поверишь. Ты меня презираешь и правильно делаешь. Я мразь последняя. И никакого оправдания мне нет. Трус я. Одно хочу сказать – я не знал, что он собирался сделать. А когда понял – побоялся. Черт его знает почему. И он потом распустил слухи, чтобы от себя вину отвести, что и мы с Симой тоже. Ты не думай, что я безнадежный. Я много думал об этом. Я докажу. Я искуплю – вот увидишь. И тогда простишь. Уверен, что простишь. Паша».

Мы мало знали про первые дни войны. Никакой связи с городом у нас не было, ходили в соседнюю деревню – Жортай, там узнавали. Но все-таки как-то донеслось и до нас: немцы бомбили Минск. По-моему, двадцать четвертого это началось.

Для меня Минск был лишь точкой на карте, я никогда там не была, не видела его домов, площадей, проспектов, но все-таки он был наш, советский. Меня это поразило – как его могли бомбить?

К нам с Розой пришел Леша и сказал:

– Говорят, из Минска бегут беженцы. Еще говорят, немцы шесть раз уже налетали на Минск, но были отбиты.

– Так как же отбиты, если говорят, что бомбили? – не понимала я. Отовсюду приходили противоречивые слухи, и мы не знали, чему верить.

Роза, моя добрая хрупкая Роза вдруг встала и сказала:

– Как я ненавижу Гитлера! Готова своими руками его убить! Я бы не побоялась, ни секунды бы не колебалась. Он сам сатана. Я желаю, чтобы он сдох, как собака!

Мы долго в тот день разговаривали с Лешей и Розой и все-таки сошлись во мнении, что даже если и бомбили (если это не слух), то наша авиация это допустила по какому-то недосмотру, случайно. Немцы взяли нашу армию врасплох. Сейчас наши все силы стянут и дадут мощный отпор. Я помню воодушевление Леши, когда он это говорил. И я ему, конечно, верила.

Через несколько дней директор школы собрал нас и сказал:

– Дети, послушайте меня! Немцы – порядочные люди. Да-да! Я это хорошо знаю. Я это помню с империалистической войны. Это культурная, передовая нация, дети. Они обращались с населением очень вежливо, остались самые добрые воспоминания. Самые добрые. Скажу больше – нам есть чему у них поучиться, дети: они пунктуальные, обязательные, основательные. Я думаю, дети, что нам не о чем волноваться.

Мы уважали директора и хотели верить ему. Но не давала покоя мысль: если они порядочные, то как же так – исподтишка нападать?

В тот же день кто-то ходил в Жортай и рассказал, что немцы по всем границам отброшены обратно. На границах идут страшные кровопролитные бои. Красная армия взяла в плен пять тысяч немцев и привела в негодность триста танков, сбила за один вчерашний день шестьдесят пять самолетов. Наши потери – семнадцать самолетов. Все нападения фашистов в Молдавии и на Украине отбиты. Советские войска отвоевали Перемышль, а авиация сожгла румынский порт Констанцу. Немцам приходится трудно. Мы радовались – победа