Проклятие красной земли (СИ) - Марина Алина

— Нам нужно в город, — замечает она.

— Утром, — кивает Сиэтл. — Расслабляйтесь пока, вам это правда нужно.

Он кивает, а затем отходит от нее, оставляя в одиночестве посреди целого племени. Танец переходит в какую-то бесноватую стадию. Вилма вздыхает и находит взглядом Соломона. А затем все-таки подходит к нему.

Сама.

И протягивает бутыль с алкогольной смесью Сиэтла.

— Андервуд передал для расслабления, — говорит она так, словно вообще не хочет находиться рядом с Соломоном.

Но это не так.

Хочет. Пожалуй, даже слишком.

— Так вот, расслабляйся, — она почти приказывает.

— Я, кажется, отвык, — невесело усмехается Соломон, но бутыль из ее рук принимает.

И мимолетно касается пальцами ее кожи.

— Что, даже визиты в салун не помогают? — не может удержаться она.

Соломон морщится, отнюдь не от кукурузной водки.

— Вилма, пожалуйста, — говорит он. — Я ни разу не прибегал к… услугам тамошних работниц.

Да, конечно.

Вилма не верит. Или просто не хочет верить?

— Даже если не прибегал, то мечтал, — отзывается она, переводя взгляд на огонь.

— Мои мечты обычно не исполняются.

— Мне все равно, честно.

Совсем не честно.

Она забирает у Соломона бутыль с алкоголем и делает несколько крупных глотков. Слишком противно осознавать, насколько сильно ее все это задевает. Не должно, совсем не должно. Они же столько дружат.

Да и вообще, наверняка однажды Соломон просто женится на какой-нибудь из ныне подрастающих дочерей своих магических семейств и…

И все.

— Знаешь, я… — начинает Вилма, поворачиваясь к Соломону снова.

Но осекается, вдруг понимая, что, кажется, все это время он смотрел только на нее.

— А ты сам где собираешься ночевать? — спрашивает Вилма у Сиэтла, который любезно отдает ей и Соломону свой шатер.

— Мне будет неплохо и под звездами, — улыбается Андервуд.

Под ночь, кукурузную водку и запах жженых трав от костра развеивается и настороженность, которую Вилма чувствовала в отношении него. Это вернется, но прямо сейчас она испытывает только простую человеческую приязнь.

У индейцев, пускай и не настроенных к ним дружелюбно в целом, оказывается не так уж и плохо.

— Мы бы не хотели тебя стеснять, — вежливо произносит Соломон.

Вот только вряд ли он согласится добавить третьего человека в небольшой шатер. Вилма это понимает, Сиэтл явно тоже.

— И не стесните, — только и произносит Андервуд, а затем покидает шатер.

Внутри тепло от камней, нагретых в кострах, и шкур животных. Но совсем нет мебели, а спальное место неочевидно. Оно представлено шкурами и пледами, сваленными в некоторое подобие ложа. Свободному индейцу, наверное, нормально. Вилме же, привыкшей к более цивилизованным спальным местам, не по себе. А уж Соломону так и вовсе будет неудобно.

Ротшильд поднимает одну из шкур.

— Не могу вспомнить, какими законами у нас регулируется охота, — задумчиво говорит он.

— Еще бы, — усмехается Вилма.

Кукурузная водка, все-таки, оказывается крепкой даже для нее.

— Только не вздумай отвечать на гостеприимство племени санкциями, — предупреждает Соломона она, опускаясь на гору из шкур и покрывал.

— Гостеприимство, как же, — отзывается Соломон.

Он будто не находит себе места. Вилма запрокидывает голову и хлопает ладонью по месту рядом с собой.

— Прекрати ворчать, — просит она. — Давай лучше попробуем хоть немного выспаться.

Ее все это приключение ужасно утомляет. Она устраивается на импровизированном ложе, не раздеваясь. Накрывается одним из покрывал, пропахших травами и еще чем-то терпким. Чувствует, как Соломон все-таки тоже, тяжело вздыхая, опускается рядом. Вилма от него отворачивается набок и прикрывает глаза.

Только сон все никак не идет. Внутри отчего-то поселяется волнение, которому там не должно быть места.

Какими бы близкими друзьями они ни были с Соломоном, эта близость все равно не заходила за те границы, за которыми могло бы оказаться единое ложе. Пускай и с разными покрывалами.

Она слышит, что и дыхание Соломона тоже не выравнивается, как у спящего. Но он-то может не спать по совсем другим причинам.

Мало ли о каких салунных девицах он там себе размышляет. Явно же не думает о судьбе города, которая никогда не волновала его настолько, чтобы особенно часто выбираться из городской ратуши и появляться где-то кроме мессы или гостиных других высокопоставленных семей.

— Ты же не ворочаешься во сне? — спрашивает Вилма.

И тут же жмурится, понимая, насколько глупый это вопрос.

— Не думаю, — отвечает Соломон.

Вилма выдыхает и переворачивается на спину. Открывает глаза, уже привыкшие к темноте шатра, оставшегося даже без смутного освещения.

— Если бы нам хотели причинить какой-то вред, наверняка бы уже причинили, — рассуждает Вилма, решая, что беспокойство самого Соломона исходит из этого. — А не стали бы пускать на праздник и под крышу шатра Андервуда.

— Я не думаю, что они вообще способны на причинение вреда не из соображений защиты, — отвечает Соломон.

Значит, беспокоит его все-таки не то, что они оказываются во власти индейцев. Тогда что? Не рассуждения же шаманки о войне. Но спрашивать напрямую Вилма не хочет. Соломон — большой мальчик, если захочет поделиться какими-то переживаниями, поделится.

У нее предостаточно своих.

— Если бы я была одной из салунных девиц, — чуть тише начинает она, — ты бы продолжал гулять к Каролине?

Соломон начинает ворочаться.

— Я не гулял.

— Захаживал.

— И не захаживал.

Конечно, она же слепая, глупая и не понимает, что Каролина у нее во многом выигрывает. Глаза у нее, например, красивые, фигура округлая и не скрытая форменной одеждой, да и с мужчинами она знает, как себя вести и обращаться. Если уж и выбирать кого-то для интрижки за спиной своей семьи, то никак не Вилму.