Проклятие красной земли (СИ) - Марина Алина

Да она и не хотела бы никаких интрижек, только…

Только эти мысли лучше не продолжать.

— Ты не ответил.

— Нет, я не захаживал бы к Каролине. Я просадил бы все семейное состояние на визиты к тебе.

Вилме не кажется, что он врет. Но и верить не хочется.

Поверить — все равно что оголить эти свои переживания. Признать то, что она так усиленно не хотела признавать.

То, что Соломон ей небезразличен, вообще никогда не должно… Вилма замирает, чувствуя, как под покрывалом он находит ее руку. Сначала осторожно касается пальцами ее кожи, а потом сжимает ладонь в своей. Вилма поворачивает к нему голову. В темноте шатра сложно что-то рассмотреть отчетливо, но кажется, будто достаточно видеть не только глазами.

Она не убирает руки, но и не делает ничего в ответ.

— А потом, когда я бы пустил уже свою семью по миру, мне пришлось бы устраиваться в салун, наливать виски ковбоям и присматривать за тобой, — добавляет Соломон.

— Мысль о том, что девушку можно было бы просто выкупить, тебе не пришла бы в голову? — усмехается Вилма.

— Я боюсь, что ты бы не согласилась, — в его голосе слышится улыбка.

Чертов Соломон слишком хорошо ее, все-таки, знает. Вилме хочется отвернуться, чтобы скрыть волнение, которое ей совсем не подходит, но она заставляет себя держаться.

— Не согласилась бы, — отвечает Вилма.

И сглатывает, понимая, насколько близко Соломон сейчас к ней. Кажется, стал еще ближе, пока чесал языком.

Он переворачивается набок, протягивает к ней руку и мягко касается ладонью щеки. Так, словно проверяет границы дозволенного. Вилма снова просто не дергается. Она не знает, как себя вести, не может найти подходящих слов, не знает, готова ли вообще раскрываться. Это сейчас они вдалеке от привычного мира, отрезанные ото всех забот, да еще и вымотанные после индейского празднования и кукурузной водки.

Реальность же обязательно настигнет и щелкнет по носу.

— Знаешь, как давно я… — начинает Соломон, но Вилма резко закрывает ему рот ладонью.

Нет, она не хочет знать ничего, что может усугубить эту ситуацию. Она и так уже на краю.

Они оба, если честно.

Соломон убирает ее руку от своего рта, его движение кажется Вилме непривычно решительным. Затем он оказывается совсем близко к ней. На своих губах Вилма отчетливо ощущает его дыхание. Это — момент, еще позволяющий отвернуться и остановиться.

Но Вилма не отворачивается. Только на выдохе приоткрывает губы. Чтобы в следующем моменте почувствовать уже губы Соломона на своих. Их дыхание перемешивается, Вилма сама уже спешит прижаться к нему, закрывая глаза и поддаваясь порыву. Во всем этом сквозит то ли отчаяние, то ли желание, столько времени так успешно подавляемое.

Голова у Вилмы кружится. Может, она так надышалась травами, которые должны расслаблять, что совсем потеряла привычный контроль? Может, просто позволила себе попуститься, объявив травы и кукурузную водку причинами того, что решила поддаться искушению? Может, шаманка со своими ритуалами действительно ее околдовала?

Ответа на это у Вилмы не находится, да и прямо сейчас она не спешит его отчаянно искать. Разве что думает, будто эта ночь — все, что у них на самом деле может быть.

То, что происходит за пределами города, там же и остается.

Пальцы Соломона запутываются в прядях ее волос, пока поцелуи становятся все более жаркими. Вилма отчаянно тянется к нему навстречу, а после, когда он накрывает ее своим телом, выгибается под приятной тяжестью.

Ей больше не хочется ничего говорить. Но хочется, чтобы эта ночь ни за что не заканчивалась, а проклятая реальность не накрывала больше с головой.

— Мы можем выдвигаться, — эти слова, а заодно лучи света, проникающие в шатер, вырывают Вилму из сна. — О ваших лошадях я уже позаботился.

Сиэтл, прошедший в шатер и пропустивший свет, деликатно отворачивается. Вилма поспешно садится, прикрываясь покрывалом.

В своем сознании она обнаруживает удивительную легкость. А рядом с собой — Соломона. Вилма вспыхивает, вспоминая прошедшую ночь. Поспешно находит свои вещи и одевается, не глядя на Соломона.

Утро приносит понимание собственного безрассудства, о котором точно стоит поскорее забыть.

Андервуд оставляет их, позволяя быстро привести себя в порядок.

— Вилма, — начинает Соломон.

— Ничего не говори, пожалуйста, — просит она.

Эта ночь ей точно не принесет покоя. Воспоминания теперь только бередят душу. Как она могла так легко поддаться порыву? Такому простому человеческому.

Из шатра она выходит первой. Приближается к Сиэтлу и лошадям, уже ожидающим их.

— Хорошо спалось? — спрашивает Андервуд, поглядывая на нее с какой-то показной невинностью.

Вилма не отвечает. Она взбирается на свою лошадь, старательно не обращая внимания на подошедшего Соломона.

Втроем они покидают лагерь, но Вилма держится впереди вместе с Андервудом, уверенно ведущим их в сторону Форт-Уэйна.

— Моя мать говорила вам о грядущей войне, — замечает Сиэтл. — Я знаю, что уже не застану ее. Буду очень далеко. Но на вашем месте я бы всерьез об этом задумался.

У Вилмы есть более насущные проблемы, ей некогда думать о смутных предсказаниях.

— У тебя нет догадок о том, кто мог бы наслать на город шторм? — спрашивает она.

— Мы не имеем к этому отношения, если вы об этом, — отвечает Сиэтл. — Такие ритуалы противоречат нашей связи с магией этого континента.

— Я не имею привычки разбрасываться голословными обвинениями.

— Но вы нам и не доверяете.

Это верно, Вилма не станет отрицать.

— Та милая девушка, присматривающая за моими передвижениями по городу, — переключается на другую тему Сиэтл. — Вы бы хоть какое-то оружие ей выдали. Кажется, у нее есть навязчивые поклонники, рядом с которыми небезопасно.

Вилма вопросительно выгибает бровь.

— О ком ты?

— О мистере Блумберге. Он ведь маг, вы же в курсе?

— Да.

Только как человек он совершенно бессмысленный.

— Я подумаю о том, как ее защитить, — говорит Вилма. — Но она может за себя постоять.

— Не сомневаюсь.

Некоторое время они едут в молчании.