Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тупике
Как ни старалась Баджи отдалить встречу с Шамси — мало радостей сулила она старику, да и ей самой, — но он узнал, что племянница вернулась, и пришлось Баджи пойти в Крепость: не заставлять же старика на восьмом десятке тащиться к ней на другой конец города, чтоб спросить о своем сыне.
Ана-ханум, лежа на коврике в галерее и греясь в лучах солнца, встретила гостью равнодушно.
— А-а… Приехала… — протянула она, не вставая. А на вопрос о Шамси ответила: — Дядя твой пошел к Балых-аге. — Уловив в лице Баджи недоумение, Ана-ханум пояснила: — Это младший брат хаджи Абдул-Фатаха. — И с упреком добавила: — Наверно, уже забыла покойного муллу?
— Балых-ага?.. — переспросила Баджи. — Странное имя!
Оно и в самом деле было необычным, так как означало: Господин Рыба.
Ана-ханум стала объяснять:
— Рассказывают, что мальчишкой купался он в море, нырнул и три дня и три ночи оставался под водой. Искали его, искали — никак не могли найти. А на четвертый день парень вынырнул целехонек — как ни в чем не бывало! С той поры и стали называть его Господин Рыба и считать любимцем аллаха, вроде как бы святым. Не знаю, правду люди говорят или врут… А живет теперь Балых-ага в том тупике, в том доме, где жил когда-то его брат — там и найдешь сейчас моего старика.
По мере приближения к дому, где жил Балых-ага, Баджи испытывала все большее беспокойство. Ей удалось отмолчаться у Фатьмы в ответ на расспросы о Бале. Теперь же… Шамси настойчив и захочет добиться правды о сыне. А как рассказать старику о последних встречах с Балой в Ленинграде?..
Бала пришел к ней в один из первых дней войны. Беседа их, обычно оживленная, в то утро не клеилась.
— Ты когда собираешься домой? — спросила она.
— Я получил телеграмму из института: до вызова должен продолжать работу в Ленинграде. Я ведь, как знаешь, от военной службы освобожден — из-за плохого зрения.
Несколько дней Бала не появлялся, и она удивлялась: неужели уехал, не зайдя проститься? Непохоже это на него!
И вдруг Бала пришел. На нем была непомерно широкая солдатская гимнастерка, на ногах — огромные, пахнущие смолой солдатские башмаки, икры ног неумело обвиты парусиновыми обмотками.
— Не удивляйся моему виду — я записался в народное ополчение, — сказал он, поправляя очки. — И уже нахожусь на казарменном положении. — Взглянув на Нинель, он с преувеличенной живостью добавил: — Я обязательно получу увольнительную, и мы втроем опять побродим но городу, по самым красивым, самым интересным местам… Обещаю тебе, только ты, Нинель, скорей поправляйся!
Спустя несколько дней он снова явился. Но обещания своего не сдержал. И не потому, что Нинель была еще больна.
— Я пришел проститься, — сказал он. — Мы уходим на фронт через три часа.
— На фронт?.. — К этому слову тогда еще не привыкли, оно ужасало. — И через три часа?..
Она подошла к Бале, обняла его. Бала — боец народного ополчения, уходящего на фронт! Она помнила его маленьким мальчиком, которого когда-то нянчила, которому покупала чурчхелы — колбаски из муки с виноградным соком, — чтоб унять его детские слезы. Она вновь почувствовала себя ответственной за него. Но что могла она сделать, что сказать в такую минуту? Волнуясь, она сунула в его вещевой мешок все, что было в доме съедобного.
В передней, уходя, Бала обернулся:
— Если со мной случится что-либо плохое, не спеши, Баджи, сообщать нашим.
— Ничего плохого не случится! — ответила она наперекор своим мыслям.
— Я так, на всякий случай.
А спустя полгода приходил в ее отсутствие какой-то солдат, просил соседей передать, что часть, в которой служил Бала, попала в окружение…
В тупике, ведущем вверх, к дому, где жил Балых-ага, на уличных ступенях сидели люди с мешками, с пухлыми соломенными кошелками, в каких обычно носят продукты. Дверь во двор оказалась запертой, и Баджи пришлось настойчиво постучать, прежде чем появилась служанка, смерившая ее взглядом с головы до ног и неохотно пропустившая через порог. Во дворе на скамейке сидели несколько человек, с виду посолидней тех, что сидели на улице. Все здесь напоминало ожидание в приемной — не то у должностного лица, не то у врача или у адвоката.
В сумрачном дворике Шамси не сразу узнал Баджи — глаза его утратили былую остроту, с какой распознавал он когда-то в своем магазине узор, краски, густотканность ковров. Наконец он узнал ее и устремился к ней с несвойственным его годам порывом. И вдруг, уже почти подойдя к ней, остановился в нерешительности… Сказать «здравствуй», как говорил он ей обычно? Приветливо протянуть руку? Сердечно обнять племянницу? Но что собирается она сообщить ему? Какие новости принесла? И подобно тому, как некогда, приобретая ценный ковер, он готов был переплатить, — так и сейчас, чтоб получить добрую весть, он готов был проявить щедрость — если не деньгами, то хотя бы словами и лаской.
— Благодарение аллаху, что вернулась! — воскликнул он с искренней радостью, как всегда проникаясь теплом к тому, кто мог дать ему желанное. Он обнял Баджи своими большими неловкими руками и увлек в дальний пустынный конец двора. — Рассказывай, Баджи-джан, рассказывай, дочка, о моем дорогом сыне, о Бале! — прошептал он с надеждой, с мольбой в голосе.
Баджи слушала его, а в ушах ее звучал и другой голос:
«Если со мной случится что-либо плохое…»
— Ну, что же ты?.. — заторопил ее Шамси.
— Жив и здоров твой сын Бала, шлет тебе сыновний привет! — уверенно сказала наконец Баджи, и Шамси расцвел: как давно и трепетно ждал он этих слов!
Он стал расспрашивать:
— А где Бала сейчас — все в Ленинграде? И почему не пишет родному отцу?
— Сразу видно, Шамси-ага, что ты не служил в солдатах: свое ружье-то не бросишь ради бумаги и пера!
— А почему другие пишут — к слову сказать, мой внук Абас? Пишет он своей матери, а мне, деду своему, прислал фотографию — стоит с винтовкой в руке.
— Не сравнивай Балу с Абасом: место, где находится Бала, — секретное.
— Абас тоже в секретном — ему на конверте вместо адреса пишут номер.
— Твой сын — в особо секретном.
Шамси с сомнением покачал головой. Баджи сама чувствовала, как наивны и невразумительны ее ответы, как малоубедительны доводы. А Шамси, вперив в нее испытующий взгляд, стал допытываться, как живет-здравствует его сын, и все трудней становилось Баджи отвечать.
