Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она обратилась к нему по-азербайджански, по оказалось, что Самих Ахмедов — узбек, из Ташкента. Они разговорились, и она спросила, приходилось ли ему видеть на сцене актрису Халиму-ханум?
— Халиму-ханум! — воскликнул Самих Ахмедов, словно услышал имя близкого человека. — Да и кто ж у нас в Узбекистане не знает Халиму-ханум? Замечательная актриса, смелая женщина!
Забыв о боли в руке, упрятанной в лубок, Самих рассказал, с каким трудом, с какой опасностью для жизни пробивали себе путь на сцену первые актрисы-узбечки. Но все это — позади!
Баджи слушала и одобрительно кивала: она-то хорошо знала все это из уст Халимы, да и ей самой привелось пережить кое-что в таком роде. Но она не прерывала Самиха: ей было приятно, что молодой солдат с уважением отзывается о мужестве и талантах узбекских актрис, о ее подруге Халиме.
— А вы что, с Халимой-ханум знакомы? — спросил Самих, почувствовав, что Баджи заговорила о ней неспроста.
— Переходя реку, спинами столкнулись! — шутливо ответила она, умалчивая правду.
Детство и юность ее прошли в среде людей тяжелого физического труда, и ей иной раз казалось, что в профессии актрисы есть нечто праздное, быть может даже, барское. И это — невзирая на многие часы каждодневного упорного и нервного труда актрисы!
В углу палаты лежал раненый по фамилии Багдасарян. У него был тяжелый осколочный перелом обеих голеней, и врачи опасались, что он останется калекой. Больной лежал молча, неподвижно, натянув одеяло до глаз. Зачем ему знать, что она — актриса?
Рядом с Багдасаряном лежал раненый с забинтованной головой — Клюшкин, по профессии шофер. Человек он был веселый, язык у него был острый, не знающий полутонов и не всегда ласкающий слух, особенно женский. Он любил вести разговоры об интеллигенции, делил ее на «научную» и «вшивую».
— Научный никогда не сидит в машине на переднем сиденье, потому что ему некогда болтать с нашим братом шоферней. А вшивый — тот обязательно сядет рядом с шофером, для показу: смотри, мол, какой я демократ! — разглагольствовал Клюшкин. — Вшивый ходит в шляпе, в бостоновом костюме, а сморкается в кулак.
Теперь, когда Баджи вспоминает Клюшкина, она не может не улыбнуться, прощает ему его грубость. Но тогда… Кто знает, к какой категории он бы ее причислил? Ему-то уж совсем не к чему было знать, что она актриса!..
Слабый голос раненого жалобно просил:
— Сестра, у меня повязка ослабла…
Она спешила на помощь. Она была неопытна, но руки у нее были, как сказал доктор Королев, неглупые.
То и дело слышалось:
— Сестрица… Пить…
Она подносила кружку с жидким морсом к губам раненого.
— Сестрица Баджи, нельзя ли газетку принести?
Можно, конечно, можно!
В такие минуты она забывала о своей профессии, ей хотелось одного: быть для них настоящей сестрой…
Однажды после утреннего обхода доктор Королев задержал ее.
— Наши больные что-то заскучали нынче… — озабоченно начал он, не глядя на нее.
Где-то неподалеку ухнул снаряд, и она ответила:
— Есть от чего…
Да, воздушные налеты продолжались, артиллерийский обстрел день ото дня становился сильней. Нормы хлеба и продуктов снижались в третий раз. Нерадостны были и вести с фронта — немцы заняли Киев, Одессу, вышли на подступы к Москве.
— Надо бы наших молодцов развлечь… — продолжал Королев, не обращая внимания на новые глухие разрывы, на лампочку, ходившую из стороны в сторону как маятник.
— Хорошо бы!.. Но чем?
— Да мало ли чем? Кому, как не вам, знать это?
Что-то вроде упрека услышала она в этих словах: доктор, видно, вспомнил, что она — актриса. Возможно, он принял ее за оперную певицу?
— Вы подумаете и, конечно, найдете что-нибудь подходящее! — сказал он, и ей польстило, что он так уверен в ней.
— Я найду! — решительно ответила она.
Легко было сболтнуть: я найду! Куда трудней оказалось найти что-то подходящее. Может быть, стихи? Когда-то на выпускном вечере, ободренная Сашей и друзьями, она решилась прочесть по-русски стихи Пушкина, и даже сам Виктор Иванович похвалил ее…
В многолюдной душной палате выступать было трудно, к тому же ее смущал азербайджанский акцент.
Но мало-помалу она убеждалась, что изможденные лица раненых оживляются. В дверях то и дело появлялись ходячие больные из соседних палат, слышался шепот, одобрительный смысл которого ей, актрисе, был понятен. И она приободрилась.
Она прочитала отрывок из «Кавказского пленника» — тот, который читала на выпускном вечере в техникуме. Ее поощрили дружными аплодисментами, и она рискнула прочесть и из «Медного всадника». Но этим исчерпывался весь ее скромный репертуар на русском языке! А как быть дальше? Она оглядела лица слушателей и поняла: им понравилось, они ждут. Даже печальные глаза Багдасаряна, обычно устремленные куда-то в потолок, сейчас смотрели на нее с ожиданием.
И тогда она запела:
Как чинара стройна…
Никогда не считала она себя певицей, а эту простую армянскую песню она не пела уже много лет. Сначала голос ее звучал робко, слабо, но потом окреп, стал звонким.
— Сестрица, откуда вы знаете эту песню?.. — донесся до нее хриплый шепот из угла палаты, когда смолкли аплодисменты.
Она подошла к койке Багдасаряна, ответила ему, что в Баку есть у нее друзья армяне. Чудесные люди! Арам Христофорович — заслуженный нефтяник. Его жена Розанна — душа-человек. Их дочери — Сатеник и Кнарик. И вот старшая, Сатеник, научила ее этой песне.
— Хорошая песня! — сказал Багдасарян.
— Сато — моя невестка, жена моего брата, — сказала она тогда, обрадованная, что Багдасарян наконец заговорил. Казалось, песня родной Армении вдохнула в него жизнь.
— Хорошие люди охотно поют песни всех народов… — сказал он. — Вы, сестра, наверно, слыхали о поэте Саят-Нова? Он сочинял песни на трех языках — на родном армянском, на грузинском и азербайджанском.
Она почувствовала, что эта тема близка ему, и сказала:
— Азербайджанский поэт Физули говорил: если знаешь один язык, ты — один человек; знаешь два — дна человека.
— Выходит тогда, что Саят-Нова — много людей: ведь он владел многими языками!
Оказалось, что угрюмый Багдасарян умеет шутить!..
— А ты, Багдасарян, что ж не споешь нам эти песни? — неожиданно вмешался Клюшкин.
— У меня — как в пословице: песен знаю много, а петь не умею! — ответил Багдасарян.
— Так чего ж ты про своего салат-дрова зря распространяешься?
Возникла пауза. Казалось, Багдасарян вновь надолго замолчит. Ах, как разозлилась она в тот момент на Клюшкина!
— Скажите, Багдасарян,
