Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Баджи не стала возражать: он все равно не поймет, что ни Фатьма, ни Лейла, ни Гюльсум ни в чем перед ним не виноваты и что только он сам виной тому, что стал для своих дочерей чужим.
— Ну, а про Абаса что вы скажете? — спросила она: неужели он безразличен и к судьбе своего единственного сына, фронтовика? Ведь даже ворон, как говорится, жалеет своего вороненка!
— О моем сыне Абасе?.. — глухо переспросил Хабибулла. О, если б он только смел высказать то, что рвалось из души. У большинства отцов тревога за воюющих сыновей облегчалась сознанием, что дети их рискуют жизнью за правое дело. Иное было у Хабибуллы. Так, получив от Абаса письмо, что он представлен к награде, Хабибулла почувствовал гордость за сына, но вместе с тем и осудил его: незачем мальчишке рисковать жизнью за Советский Союз!
— Абас — в армии, воюет с немцами… — промямлил Хабибулла.
Еще не раз встречала Баджи Хабибуллу в этой столовой — здесь коротал он время, подсаживаясь то к одному, то к другому столику, и вызывал в памяти Баджи почти забытую картину «Чашки чая» в «Исмаилие», где он угодливо юлил между столиками богачей. Давно исчезла та «Чашка чая» и скрылись куда-то богачи, но Хабибулла, даже здесь, в этой скромной столовой, оставался верен себе: подсаживался к тем, кто поизвестней да повлиятельней…
Случилось здесь как-то Хабибулле оказаться за одним столиком со Скурыдиным. Узнав, что тот востоковед, тюрколог, Хабибулла осторожно заговорил с ним о турецкой литературе.
Они стали встречаться, у них нашлись общие темы. Скурыдин имел доступ к научным фондам библиотеки и время от времени давал Хабибулле на прочтение газету, журнал, охотно делился со своим новым знакомцем различными сведениями о современной Турции, не появлявшимися в широкой печати.
Вычитал Хабибулла в одном турецком журнале и то, что успехи немцев в начале войны возродили и окрылили в Турции пантюркизм. Тот турецкий журнальчик в статье «Туркизм ждет» с приложенной к ней картой будущей «Великой Турции» сообщал, что в Анкаре уже создан комитет, который ставит своей задачей отторжение Азербайджана от Советского Союза и присоединение его к Турции. И что глава объединения пантюркистов — генерал-лейтенант ферик Нури-паша, тот, кого Хабибулла с давних пор считал образцом борьбы за «Великую Турцию» и своим старым другом.
— Великая Турция! — восхищенно шептал Хабибулла, не в силах оторвать зачарованного взгляда от карты и журнальчика и забыв о присутствии Скурыдина. На этой карте границы «Великой Турции» до того расширились, что включали в себя Кавказ, Закавказье, Крым, Среднюю Азию, часть Сибири, Волгу до Казани, причем Волга называлась Турецкой рекой.
«Великая Турция…» Да, еще совсем недавно, летом, немцы успешно наступали на Воронежском, на Сталинградском, на Кавказском направлениях, они уже подошли к предгорьям Кавказского хребта. Но вот настали осень, и в холодный ноябрьский день советские войска вдруг перешли в наступление под Сталинградом. Кто знает, что ждет немцев этой зимой? Увидит ли Хабибулла своего друга Нури-пашу снова у берегов Каспия, подле больших ворот дворца ширван-шахов?
Лишь много времени спустя Хабибулла узнал то, что скрыто было от него в годы войны. Его друг Нури-паша в победное для немцев лето был в Берлине, где гитлеровская ставка уже выработала план совместного с Турцией похода на Советский Азербайджан. Но в день, когда все было готово к вступлению Турции в войну и президент Исмет Иненю позвонил по телефону германскому послу фон Папену, чтоб сообщить, что Германия получает нового союзника, немец проболтался турку о наступлении советских войск под Сталинградом. И Иненю, так и не сообщив послу о решении Турции, тотчас отменил мобилизацию.
«Великая Турция…» Сколько раз обманывала ты надежды Хабибуллы, своего преданного друга и слуги, верившего в твой могучий, заманчивый, но призрачный образ!
Порой Хабибулла понимал несбыточность своих мечтаний о «Великой Турции», даже стремился избавиться от них, как от навязчивого бреда, однако до конца жизни так и не смог совладать с собой. Было в этом что-то напоминавшее неразделенную больную любовь на всю жизнь.
Письмо из Ленинграда
Второй год войны был на исходе. Битва на Волге, битва в предгорьях Кавказа остались позади.
По нескольку раз в день заглядывала Баджи в почтовый ящик на двери. Все нет и нет от Саши писем.
Не было вестей и от тех, с кем делила Баджи тяготы блокадных дней. И она недоумевала: не пропадают ли письма, не забыли ли ее ленинградские друзья? Уж не на ветер ли брошено было «будем держать связь»? А может быть, случилось что-нибудь похуже?..
Но вот наконец в руках Баджи письмо.
— Это из Ленинграда… От доктора, который лечил Нинель… — говорит она в ответ на вопросительный взгляд тети Марии.
Баджи испытывает чувство неловкости. Конечно, молено было договориться с доктором Королевым писать «до востребования» — это избавило бы ее от подобных неловких минут. Но таиться, что-то скрывать от тети Марии представляется Баджи недостойным, оскорбительным для них обеих. Да и что, собственно, ей скрывать? Она по-прежнему любит Сашу, и только Сашу. А к Якову Григорьевичу питает чувство благодарности и дружбы…
Началось, впрочем, их знакомство в Ленинграде чуть ли не с ссоры. Уже лежали у Баджи в сумочке билеты на поезд в Баку, все было готово к отъезду, когда Нинель вдруг почувствовала себя плохо, у нее поднялась температура, началась рвота.
— Не хочу вас пугать, но похоже, что у девочки острый гепатит, — сказал врач, внимательно разглядывая белки глаз Нинель. Это и был доктор Королев — знакомый хозяйки дома, Веры Юрьевны, у которой Баджи с дочкой поселились в Ленинграде.
— Ге-па-тит?.. — Баджи впервые услышала это слово.
— Это инфекционная желтуха, серьезная болезнь. Придется вашей девочке полежать в постели.
— Спасибо, доктор, за совет, но… — кивком головы Баджи указала на чемоданы и баул, стоящие У двери наготове.
Королев задержал взгляд на Баджи:
— Вы, наверно, издалека?
— Мы из Баку, из Азербайджана!.. — За этим слышалось: мы не можем задерживаться, в такое время нам нужно быть дома!
— Понимаю… Но будет хуже, если болезнь девочки задержит вас в дороге.
— Как-нибудь доедем!
— Больная, если я не ошибся в диагнозе, станет опасной для окружающих, особенно в поезде, в тесноте.
— Девочка, наверно, простудилась, и все!
— Возможно, вы более опытный
