Похвала Глупости - Дезидерий Эразм Роттердамский

Гереннию об искусстве – как он называется, это не важно, – говорит о глупости как об одном из видов шутки. Можно также указать на такой первостепенный авторитет в области красноречия, как Квинтилиан: смеху он посвящает целую главу, и даже более обширную, чем глава об «Илиаде». Глупость стоит столь высоко во мнении всех профессиональных ораторов, что они охотно прибегают к помощи смеха там, где не могут помочь делу никакими аргументами. Возбуждать же хохот смешными словами – это есть своего рода искусство, составляющее одну из специальностей Глупости.

Писатели

Из того же теста сделаны и те господа, что думают создать себе бессмертную славу писательством. Все они очень многим мне обязаны, в особенности же те, что наполняют свои книги всякой вздорной чепухой. Кто пишет ученое сочинение для ограниченного числа ученых и не боится самых строгих судей, вроде Персия или Лелия, такой автор кажется мне более достойным жалости, чем зависти. Стоит лишь посмотреть, как он мучается над своим сочинением: то прибавит, то изменит, то вычеркнет, то переставит, то повторит, то переделает сызнова, покажет потом своим знакомым, наконец, лет через десять передаст свой труд в печать, оставаясь все-таки недоволен своим произведением. И что же в конце концов покупает он ценой стольких трудов, стольких бессонных ночей, стольких пыток и самоистязаний? Похвалу двух-трех авторитетных ценителей – вот и вся награда! Прибавьте к этому расстроенное здоровье, исхудалое, выцветшее лицо, близорукость, а то и слепоту, бедность, завистничество, воздержание от всяких удовольствий, преждевременную старость, безвременную смерть и т. д. и т. д. И этот мудрец считает себя вполне вознагражденным за все эти беды, если найдутся у него один или два таких же, как и сам он, подслеповатых читателя… Зато посмотрите на писателя из моих! Насколько он счастливее в своем недомыслии. Станет он корпеть! Первое, что взбрело на ум или попало под перо – будь то хотя бы его собственные сны, – все это без дальнейших рассуждений спешит он опубликовать во всеобщее сведение, причем это ему ничего не стоит, если не считать бумаги. Он прекрасно знает, что чем вздорнее напечатанная чепуха, тем больше найдет она себе читателей и поклонников, потому что все глупцы и невежды будут в этом числе. Эка беда, если два-три ученых – предполагая, что найдутся такие в числе читателей, – отнесутся с презрением к его книге! Что будут значить два-три голоса умных людей в этой многоголовой и многоголосой толпе? Еще умнее поступают те, что выдают за свои чужие сочинения, присваивая таким образом себе славу, созданную чужими трудами, в том верном расчете, что если даже в конце концов и уличат их в плагиате, то все же хотя некоторое время им удастся попользоваться своей ловкой операцией. Стоит посмотреть на их самодовольные физиономии, когда им расточают в обществе похвалы или когда в толпе показывают на них пальцем: «Смотрите, дескать, это такой-то известный писатель!» – когда их краденое сочинение выставлено на видном месте в книжных магазинах, причем на каждой странице стоит тройное имя, предпочтительно иностранное и похожее на магические слова. Но, боже бессмертный! Ведь это не что иное как простые имена! К тому же вряд ли многим известны эти имена, если принять во внимание обширность вселенной. Вряд ли также найдут они себе много ценителей, принимая во внимание различие вкусов даже и у невежд. Нечего и говорить, что имена эти сплошь да рядом просто сочиняются либо берутся из старинных книг. Таким образом, один самодовольно называет себя Телемаком, другой Стеленом или Лаэртом, этот – Поликратом, тот – Фразимахом. С той же легкостью каждый из этих авторов мог бы назваться хамелеоном или тыквой либо просто озаглавить свою книгу буквами А или В, по обыкновению древних философов.

Но всего восхитительнее, когда эти господа начинают взаимно восхвалять друг друга – глупцы глупцов, невежды невежд – в посланиях, гимнах, панегириках. Приговором того этот возведен на степень Алкея, тот – приговором этого превращен в Каллимаха; тот превознесен этим превыше Цицерона, этот ставит того выше Платона. Не редкость, что иной из таких господ старается найти себе конкурента, для того чтобы соревнованием увеличить свою славу. Тут «разделяется на два лагеря толпа, в ожидании исхода единоборства»[60], пока оба бойца не выходят с триумфом, как победители. Смеются над этим мудрецы, как над величайшей глупостью. Оно и глупо, в самом деле, – кто ж будет против этого спорить? Но что в том, если, по моей милости, они приятно проводят жизнь и своими триумфами не поменяются со Сципионами?.. Да ведь правду сказать, и те самые ученые, которые с таким самодовольством посмеиваются над чужой глупостью, плодами которой они, однако, сами пользуются, – ведь и они – говорю я – немало сами обязаны мне. Они не могут отрицать этого, если только у них есть хоть крупица благодарности.

Правоведы

На первое место в ряду ученых заявляют притязание правоведы. Правда, их профессия несколько напоминает Сизифову работу: результат их работы тот же, то есть равняется нулю. Трудно, однако, представить себе человека более самодовольного, чем законовед, когда ему удастся процитировать залпом шестьсот законов, – нужды нет, что они не относятся к делу. Нагромождая глоссы на глоссы, толкования на толкования, они делают правоведение одной из труднейших наук; и они лишь гордятся этим, так как то, что трудно и кропотливо, то, по их мнению, и достойно хвалы и славы.

Диалектики и софисты

Рядом с ними следует поставить диалектиков и софистов. Эти господа говорливее меди додонской[61]; каждый из них в отдельности в состоянии состязаться в болтливости с двадцатью бабами. Для их счастья было бы, однако, куда лучше, если бы они были только болтливы и не были бы к тому же до того сварливы, чтобы объявлять друг другу войну не на живот, а на смерть из-за козлиной шерсти и в жару полемики сплошь да рядом упускать из виду истину. Тем не менее собственное их самомнение делает их вполне счастливыми. С каким самодовольством, с какой самонадеянностью готовы они, заучивши три силлогизма, вступить каждую минуту в словесную битву с кем угодно и о чем угодно. Благодаря своему упрямству они непобедимы, их не перекричать и Стентору[62].

Философы

За ними следуют философы. Длинная борода и широкий плащ придают им почтенный вид. Они считают мудрость своим исключительным достоянием, между тем как прочие смертные, по их мнению, блуждают, как тени во мраке подземного царства. Счастливое самообольщение! Что такое представляют собой, на поверку, эти мнящие