Похвала Глупости - Дезидерий Эразм Роттердамский

чем более варварски и неуклюже выражаются. Говоря, они до такой степени заикаются, что только заика разве и поймет у них что-нибудь. Впрочем, если их не понимают, они не только не смущаются этим, но даже гордятся, приписывая это необыкновенному глубокомыслию своих речей. Стараться выражаться просто и толково – это, по их мнению, значило бы унижать достоинство богословской науки. Подивимся величию богословов! Им одним предоставляется привилегия коверкать язык, хотя, правда, привилегию эту они разделяют со всеми сапожниками. Слыша со всех сторон по своему адресу почтительное обращение «Magister noster», они воображают себя едва ли не равными богам по достоинству. В этом своем титуле они думают найти нечто находящееся в иудейской тетраграмме[72]. Они утверждают поэтому, что титул MAGISTER NOSTER следует писать всегда прописными буквами. Боже сохрани также сказать навыворот Noster magister, – это было бы равносильно оскорблению их богословского величества…

Монахи

К богословам всего ближе стоят, по своему благополучию, так называемые религиозы или монахи, хотя оба эти наименования одинаково мало подходят к ним: большинство их имеют очень мало общего с религией; с другой стороны, нет людей, которые бы чаще встречались на всех улицах и перекрестках[73]. Что за несчастный народ были бы монахи без моей помощи! Они служат предметом такой всеобщей антипатии, что даже встретиться с монахом считается дурной приметой. Но зато, по моей милости, какого они высокого мнения о себе! Начать с того, что благочестие они считают своим исключительным уделом; высшее же благочестие они полагают в возможно полном невежестве: не уметь даже читать – это в их глазах идеал благочестия. Читая ослиным голосом свои псалмы, без всякого выражения и понимания, они воображают, что доставляют величайшее наслаждение слуху святых. Иные из них бахвалятся своей неопрятностью и нищенской жизнью. С диким завыванием выпрашивают они у дверей милостыню. Назойливой толпой наполняют постоялые дворы, почтовые кареты, суда, к немалому ущербу для настоящих нищих. Своей нечистоплотностью, невежеством, грубостью, бесцеремонностью эти милые люди хотят, как они сами утверждают, представить нам собой живой образ апостолов. Забавно видеть, как все у них предусмотрено, предписано, рассчитано с математической точностью, не допускающей ни малейшего отступления: сколько должно быть узлов на башмаке, какого цвета перевязь, какой окраски должна быть одежда, из какой материи и какой ширины пояс, какого фасона и каких размеров капюшон, сколько пальцев в диаметре должна иметь тонзура, сколько часов надо спать и тому подобное. Насколько, однако, неудобно подобное однообразие, при бесконечном разнообразии телесных и духовных особенностей людей, – это слишком очевидно. И однако, этими-то вот именно пустяками они всего более и дорожат; и не только кичатся ими перед мирянами, но и друг друга из-за них презирают. Эти люди, исповедующие и проповедующие апостольскую любовь и милость, готовы душить друг друга за горло из-за того, что пояс, например, не так опоясан или что одежда несколько более темного цвета, чем предписано. Есть между ними до того строгие в своем благочестии, что сверху надевают шерстяное, а на тело надевают полотняное; другие, наоборот, сверху носят полотно, а под ним – шерсть. Есть и такие, что боятся дотронуться до денег, как до яда, зато не прочь выпить или побаловаться с женщинами. Наконец, всего более озабочены они тем, чтобы во всем отличаться от мирян. Вообще же они стараются не столько о том, чтобы походить на Христа, сколько о том, чтобы друг на друга не походить. Вот почему такое наслаждение доставляют им их орденские клички. Одни с гордостью называют себя вервеносцами; но вервеносцы, в свой черед, разделяются на так называемых колетов, миноров, минимов, буллистов. За вервеносцами идут бенедиктинцы, бернардинцы, бригиттинцы, августинцы, вильгельмиты, якобиты[74] – точно недостаточно им имени христиан!..

Монахи пред судом Христа

Большинство их придают такое значение исполнению своих обрядов и уставов, что и Царство Небесное считают не вполне достаточной для себя наградой. Им и в голову не приходит, что Христос, чего доброго, не обратит на все это никакого внимания, а потребует лишь отчета в исполнении единственной своей заповеди – любви к ближнему. Между тем с чем предстанут перед Христом эти люди в день последнего суда? Один покажет ему свою брюшину, растянутую рыбой всех сортов и видов; другой вывалит сотню пудов псалмов; третий начнет перечислять мириады постов и сошлется при этом на свой желудок, столько раз рисковавший лопнуть от розговенья после каждого поста; четвертый вытащит такую кучу обрядов, что ими можно было бы нагрузить семь купеческих судов; пятый будет бахвалиться, что в течение шестидесяти лет ни разу не прикоснулся к деньгам иначе, как надев предварительно на руку двойную перчатку; шестой принесет свой плащ, до того пропитанный грязью и потом, что последний бурлак не захотел бы надеть его; седьмой сошлется на то, что он шестьдесят лет прожил, как губка, не двинувшись с места; восьмой принесет с собой хрипоту, приобретенную усердным песнопением; девятый – нажитую в одиночестве спячку; десятый – оцепеневший от продолжительного молчания язык. А как прервет Христос этот бесконечный поток бахвальства да как скажет: «Откуда этот новый род иудеев? Единственный закон признаю Я истинно Моим, но о нем-то Я до сих пор ни слова не слышу! А ведь открыто, без всякой аллегории или притчи, обещал Я в Свое время наследие Отца Моего – не капюшонам, не молитвословиям, не постам, но делам любви. Не хочу Я знать людей, которые слишком хорошо знают свои подвиги. Эти люди, желающие казаться святее Меня, могут, если угодно, занять небо абраксазиев[75] либо прикажут выстроить себе новое небо тем, которые свои уставы ставили выше Моих заповедей». Какими глазами, думаете вы, посмотрят они друг на друга, когда выслушают эти грозные слова и увидят, что отдано предпочтение перед ними бурлакам и извозчикам?..

Благополучие монахов. Их сила

Но что им в том, когда благодаря мне они вполне счастливы своей надеждой? Хотя они и не принимают прямого участия в общественных делах, никто, однако, не осмелится относиться к ним с пренебрежением, в особенности к нищенствующим монахам, которые держат в своих руках всевозможные тайны всех и каждого. Тайны эти они свято блюдут; правда, если иной раз под пьяную руку явится желание позабавить друг друга веселыми анекдотами, то они не прочь и порассказать кое-что в приятельской компании, но при этом они ограничиваются лишь сутью дела и умалчивают имена. Другое дело, если кто на беду раздразнит этих ос, тогда они сумеют славно отплатить ему при первом же случае, опозорив