Похвала Глупости - Дезидерий Эразм Роттердамский

начинают так выкрикивать, если бы даже сюжет и требовал полного хладнокровия, что под конец речи у них едва хватает духу; глядя на бедного оратора, невольно боишься за него: вот-вот упадет он бездыханный! Наконец, вычитали эти господа у риторов, что оратору следует время от времени вызывать смех в слушателях. И вот наш оратор из кожи лезет, чтобы уснастить свою речь остротами, – любезная Афродита! что за милые остроты, и как кстати, ну совершенно как, по греческой пословице, «пение осла под аккомпанемент лиры». Иногда они норовят кого-то укусить; но их беззубые укусы скорее щекочут, чем ранят, и под видом обличений они, в сущности, льстят слушателям. Вообще, этого сорта ораторы производят впечатление, что они научились своему искусству у балаганных скоморохов, хотя до последних им все-таки далеко. Во всяком случае их взаимное сходство между собой настолько велико, что остается предположить, что либо эти учились своей риторике у тех, либо те у этих. Все это, однако, не мешает им находить – с моей опять-таки помощью – слушателей, готовых считать их за Демосфенов и Цицеронов. Аудитория их состоит главным образом из купечества и бабья. К ним-то и стараются всего более подольститься наши ораторы. Почему это? Да потому, что первые охотно уделяют монахам, которые умеют к ним подъехать, из своего неправедного прибытка; что же касается женщин, то для наших господ есть много оснований относиться благосклонно к этому сословию. Главное же из этих оснований – то, что перед кем же, как не перед монахами, изливать женам свои сетования на мужей? Теперь вам ясно, полагаю, до какой степени обязан мне этот род людей, что безгранично властвуют над смертными посредством своих мелочных церемоний, вздорных пустяков да кривляний и воображают себя настоящими Павлами и Антониями. Но пора оставить – делаю это с искренним удовольствием – этих неблагодарных лицедеев, так лицемерно замалчивающих мои благодеяния к ним и так подло разыгрывающих из себя святош. С удовольствием перехожу к князьям и вельможам, которые чтут меня попросту, без прикрас, с откровенностью и прямотой, достойной благородных людей.

Князья и вельможи. Их тяжелая доля. Чем они обязаны Глупости

Что, если бы у этих людей была хоть капля здравого смысла? Вряд ли можно было бы представить себе что-либо грустнее и злополучнее их участи! И вряд ли пришло бы кому в голову ценой клятвопреступлений и убийств добиваться власти, если бы человек взвесил предварительно в уме своем, какое тяжкое бремя ожидает всякого, кто претендует на роль князя. Тот, кто взял в свои руки бразды правления, должен оставить свои частные дела ради общественных, ни о чем другом не думать, как о государственных интересах; не отступать ни на йоту от законов, которых он является и автором и исполнителем. Ему надо следить за неподкупностью всех чиновников и судей. Взоры всех устремлены на него одного. Он может либо, как благодетельная звезда, чистотой своих нравов оказывать благотворное влияние на человечество, либо, как зловещая комета, навлечь величайшие беды. Если пороки частных людей проходят едва замеченными и оказывают мало влияния на других, то положение князя таково, что и малейшее уклонение с пути чести и долга отзывается гибельным образом на множестве людей. С другой стороны, те огромные средства, которыми располагает князь, являются сами по себе источником постоянной опасности для него уклониться с правого пути, и чем более вокруг него блеска, роскоши, лести, избытка всяких наслаждений, тем более приходится быть ему настороже, как бы не сделать ложного шага и не уклониться с пути долга. А сколько разных интриг, сколько затаенной ненависти окружает князя, сколько различных опасностей висит над его головой! Наконец, ему предстоит рано или поздно предстать перед Царь Царем, чтобы дать Ему отчет во всех своих поступках, не исключая и самых ничтожных; и тем с большей строгостью будет у него потребован такой отчет, чем обширнее была власть, которой он располагал. Если бы, говорю я, все это и прочее в этом роде взвесил в своем уме князь – а он не преминул бы это сделать при наличности здравого ума, – то вряд ли, полагаю, не лишился бы он и сна и пищи. Но теперь, по моей милости, князья предоставляют все эти заботы богам, живут беззаботно и, чтобы не портить себе хорошего расположения духа, допускают к себе лишь тех, кто умеет говорить одни приятные вещи. Они уверены, что честно выполняют свой долг князя, если целые дни проводят на охоте, разводят породистых жеребцов, выгодно продают чины и должности, изобретают ежедневно новые способы выколачивать из народа деньги для наполнения своей казны, – последнее, впрочем, не иначе как под разными благовидными предлогами, так, чтобы дело – будь оно по существу верхом несправедливости – было, по крайней мере по наружности, справедливым. Не забывают при этом сказать несколько нежных слов по адресу «своего народа», чтобы возбудить в нем привязанность к своей особе.

Портрет германского князя

Теперь вообразите себе – такими ведь иногда они и оказываются в действительности – человека совершенно невежественного в законах, к общественным интересам не только равнодушного, но едва ли не враждебного, поглощенного исключительно своими личными выгодами, целиком отдавшегося удовольствиям, ненавистника всякой науки, свободы и правды, всего менее думающего о благе государства и все измеряющего своим произволом и личной выгодой. Наденьте теперь на этого человека золотую цепь – символ гармонического соединения всех добродетелей, потом возложите на него усыпанную драгоценными каменьями корону – видимое напоминание о том, что ее носитель должен быть впереди всех своим геройством и всякими доблестями. Дайте ему также скипетр – символ справедливости и душевной прямоты. Оденьте его, наконец, в порфиру – символ особой любви к государству. Если бы теперь князь этот вздумал сопоставить эти символические знаки своего достоинства со своей жизнью, то, право же, думаю, ему бы стало стыдно своего собственного одеяния; он не на шутку почувствовал бы в душе тревогу, как бы какой насмешник не поднял на смех весь этот торжественный убор.

Придворные

Нужно ли говорить о придворных? Я не знаю ничего продажнее, подлее, бессовестнее и гнуснее этих тварей, которые, однако, хотят, чтобы на них смотрели как на первейших среди людей. В одном лишь отношении они безусловно скромны: они довольствуются тем, что украшают свою особу золотом, драгоценными каменьями, пурпуром и прочими внешними знаками добродетелей и мудрости, попечение же о самих этих вещах великодушно предоставляют другим. Они с избытком счастливы тем, что могут запросто разговаривать с государем, что умеют сказать удачный комплимент и