Преступление и наказание в английской общественной мысли XVIII века: очерки интеллектуальной истории - Ирина Мариковна Эрлихсон

новые условия велики по объему или протяженности, как это было… когда идеи средневекового христианства столкнулись с торговой и промышленной экспансией Нового времени, тогда они постепенно придают моральным и интеллектуальным идеям нации или века характерную модель со своим лицом, стилем и манерой, в которые соединяются их элементы и которые, в свою очередь оказывают воздействие, на сформировавшие их силы»[317].

Если «невидимая рука» в теориях физиократов и Адама Смита «не что иное, как стыдливо секуляризованное иносказание христианского Провидения»[318], то как же трансформировалась идея дьявола в эпоху первоначального накопления капитала? Капитализму как духовному явлению присущи такие качественные характеристики как прагматизм, железная логика, холодная расчетливость, методический подход к решению любых задач, с одной стороны, и иррациональность, авантюризм, алчность, бездумное потребительство, с другой. Дуалистичное человеческое мышление примиряется с этим парадоксом посредством противопоставления друг другу взаимоисключающих характеристик одного и того же объекта. Так, закономерно, что именно женщина, более тысячи лет воплощавшая в себе дьявольское начало, в Новое время «становится символом разрушительных сил капитализма. Страсть к материальным благам отныне разделяется на порочный консьюмеризм, ассоциирующийся с женственностью, и добродетельный меркантилизм, ее идеальную мужскую форму»[319].

Очевидно, что Мэри, как и ее «коллега» Молль настолько «вошла во вкус» нелегального накопления капитала, что объявления о подобных инцидентах стали регулярно появляться в газетах. Тогда предприимчивая особа решила разнообразить тактику. Однажды в театре она познакомилась с джентльменом из Йоркшира и договорилась о встрече. В разгар свидания Анна Мерфи, изображавшая служанку, сообщила о внезапном приезде мужа, и джентльмен оказался запертым в комнате, откуда его освободили стражи порядка, а его имущество (бриллиантовым кольцо, золотая трость и шпага с золотой рукояткой) пополнило список незаконных приобретений банды. Когда Мэри все же оказалась в Ньюгейте, она, по словам составителя Календаря, наслаждалась пребыванием там, а когда она взошла на корабль, который должен был отвезти ее в Америку, «ее добра хватило бы и для того, чтобы нагрузить целую телегу»[320]. Обстоятельства, не просто созвучные, а буквально совпадающие с историей Молль, которая «никогда не падает до самого дна, и даже оказавшись в Ньюгейтской тюрьме, сохраняет свой статус буржуа»[321]. В то время заключенные сами должны были оплачивать свое содержание, попадая в зависимость от произвола смотрителей тюрьмы, которые практиковали вымогательство, так что многие не покинуть тюрьму даже после вынесения оправдательного приговора. Нажитые неправедным путем деньги помогают Молль обзавестись не только удобной камерой в Ньюгейте и личной каютой на корабле, везущем ее в ссылку, которая заменила смертную казнь.

Практика ссылки преступников в колонии в конце XVIIXVIII вв. приобретает широкое распространение[322]. Трудно согласиться с Р. Андреященко, что данное направление реформирования пенитенциарной системы было «определенным шагом назад»[323], на наш взгляд, оно напротив, укрепляло колониальное могущество Великобритании, и в некоторых случаях способствовало ресоциализации бывших преступников Многие колонисты, начавшие свою жизнь в Америке с кабального положения, отнюдь не запятнали тем самым свою репутацию и впоследствии стали респектабельными членами общества. Так, например, по другую сторону океана организационные таланты Молль раскрываются с необычайной полнотой: она приобретает плантацию и управляет ей с неженской деловой хваткой, благодаря чему земля приносит солидный годовой доход в триста фунтов.

Но исторические реалии контрастировали с художественной беллетристикой: в случае Мэри высылка за океан никоим образом не содействовала ее нравственному перерождению, а скорее, наоборот. В Америке она познакомилась с молодым джентльменом, который отвез ее обратно в Англию, и в благодарность она обчистила его до нитки. В Лондоне наша героиня опять стала промышлять воровством под новым именем Джейн Уэбб, была арестована, транспортирована в колонии и вновь вернулась в Лондон, где продолжила практиковать разнообразные формы воровства. Последний арест стал для нее роковым: суд приговорил ее к повешению. Перед смертью она раскаялась, послала за женщиной, которая присматривала за ее трехлетним ребенком, оставив ей сумму на его дальнейшее содержание. В мае 1740 г. ее повесили в Тайберне. Перед казнью она много молилась и в последней речи выразила преданность основам протестантской веры.

Итак, аналитический обзор криминальных биографий позволяет сделать следующие выводы. Разумеется, тема преступления и наказания была представлена в английской литературной традиции задолго до появления «Ньюгейтского календаря». В.Н. Карначук связывает популярность криминальной тематики с социально-экономическими, религиозными и политическими трансформациями в европейских странах раннего Нового времени. «Так, наряду с плутовскими романами, огромный читательский интерес привлекали “воровские памфлеты”, повествующие о судьбе и похождениях известных воров и грабителей, кони-кэтчинги, приоткрывающие тайну мошеннических трюков, площадные листки с новостями – прозаические и стихотворные, – информирующие о громких преступлениях и казнях и выполняющие в XVI – начале XVII в., среди прочего функции газеты»[324].

Криминальная проза в XVIII столетии продуцировалась посредством слияния двух форм идеологий: идеология преступления и общественного осознания того, что приводит людей к нарушению закона, а затем к заслуженному наказанию и чисто эстетическая идеология, направленная на конструирование интересной истории для читательской аудитории. «Криминальная биография – один из самых популярных жанров в августианской Англии, с развитием которого связывают зарождение романа. Причины популярности подобных историй можно объяснить тем, что эти персонажи воплощали тайные фантазии об абсолютной свободе, морально-нравственной, экономической, сексуальной»[325]. Тайбернские журналисты запечатлевали и увековечивали канонический образ знаменитого преступника – вора и бандита с большой дороги, рожденного в бедности, неоднократно уходившего от закона, чья «блестящая» карьера неизбежно прерывалась бенефисом на тайбернских «подмостках» под ликование алчущей кровавого зрелища толпы.

Нарративность как способ фиксации жизненных реалий в слове, по мнению Лиотара, предполагает рационального субъекта, познающего и обрабатывающего языковую информацию. «В общей системе культуры тексты выполняют, по крайней мере, две основные функции: адекватную передачу значений и порождение новых смыслов…. Следовательно, текст во второй своей функции является не пассивным вместилищем, носителем извне вложенного в него содержания, а генератором»[326].

С помощью нарративных практик сохранялась память о тех, кто с точки зрения традиционной морали был недостойным для увековечения в архиве большой культуры: все богатство социальных типов преступников от мелких мошенников до жестоких убийц с психопатическими наклонностями. Можно без преувеличения сказать, что «Ньюгейтский календарь» сделал частью публичного дискурса отношение к природе насилия в человеческой натуре. Это уникальный коммерческий проект по тиражированию образцов антисоциального поведения: насилие, мошенничество, супружеские измены, сексуальные извращения были смело включены в сферу публичной репрезентации. Он стал возможным, потому что в описываемую эпоху границы вторжения публичного интереса в приватную сферу начали постепенно расширяться. Читатели, погружаясь в текстовую реальность, получали возможность ощутить свои подсознательные влечения, заочно пережить экзистенциальные моменты, в которых проигрывались ситуации