Преступление и наказание в английской общественной мысли XVIII века: очерки интеллектуальной истории - Ирина Мариковна Эрлихсон

пытаются вспомнить, для чего предназначен тот или иной инструмент. Что же до башмачников, то они скорее согласятся быть повешенными, если в понедельник не помянут святого Криспина, осушив кружку доброго эля, и это продолжается, пока у них остается хоть один пенни в кармане»[352].

В этом же менторском ключе выдержаны рассуждения Э. Моретона, предлагающего ограничить продажу алкоголя до десяти часов вечера. «Представим человека, на содержании которого находится семья и который в это же время любит прикладываться к бутылке с джином. Прежде всего, он потеряет способность работать, будучи постоянно пьяным…и, наконец, голод, жалобы и стоны его домочадцев, в сочетании со склонностью к беспорядочной жизни и отсутствием привычки к систематическому труду превращают честного труженика в отъявленного негодяя. Вот эти обстоятельства и пополняют наше общество ворами и убийцами. Люди, которые могли бы способствовать жизнедеятельности политического тела, становятся бесполезными его членами, преступное ремесло процветает, и в скором времени мы не осмелимся высунуть нос из наших домов, которые едва ли служат надежным убежищем и при свете дня»[353].

Он выделяет несколько категорий профессий, представители которых прямо или косвенно способствуют ухудшению криминогенной обстановки и, следовательно, нуждаются в постоянном контроле. Первыми в списке идут нищие. Тридцатью годами ранее публицист отмечал, что попрошайничество является такой же профессией, как и остальные, несмотря на то, что находится в явном противоречии с принципами добродетели, истины и справедливости. Нищенство было не просто профессией, а настоящим искусством, успех которого зависел «от того, как демонстрировались или не демонстрировались язвы, пола, возраста, времени года, выразительности взгляда и речи, интонации; все компоненты ремесла были отточены до совершенства»[354]. Во время создания «Вторичных мыслей» нищие по-прежнему оставались неотъемлемой частью ландшафта лондонских улиц, и предложения Дефо по решению этой проблемы не отличались оригинальностью. «Чтобы нищие и воры не шатались праздно по улицам, следует соорудить в удобных концах города вместительные бараки, куда те должны будут являться к установленному часу и где будут содержаться до тех пор, пока не вступят на честный путь, в противном случае их отправят в работные дома в приходах, к которым они приписаны»[355]. Примечательно, что, Дефо, обычно склонный к детализированию, ничего не говорит об обустройстве бараков, кроме того, что их обитателям будет выдаваться свежая солома. Подобная суровость, по всей видимости, связана с распространенной в том время ассоциацией бедности с праздностью и расточительством, а, соответственно, с духовной дегенерацией и социальными конфликтами. Дефо размышлял вполне в духе позднего меркантилизма, провозглашавшего моральную обязанность бедняков трудиться для национального блага.

К той питательной среде, из которой выходят профессиональные нищие и бродяги, Дефо относит чистильщиков обуви и осветителей улиц, которыми, как правило, становились беспризорные подростки, совмещавшие оказание профессиональных услуг с попрошайничеством, впрочем, как замечает автор, их достаточно легко обуздать, если будут реализованы схемы, предложенные им ранее в трактате «Общее дело – ничье дело»[356]. Более серьезную опасность для общественного спокойствия представляют моряки и расквартированные солдаты, которых Дефо предлагает регистрировать, прикрепляя к месту временного пребывания и штрафовать за нарушение комендантского часа.

Но самую суровую критику памфлетист адресует извозчикам, именуя их «отбросами общества, и откровенно говоря, негодяями наихудшего сорта»[357]. Представители этой профессии столь часто порицались за грубость и назойливость, что в 1682 г. был принят Акт, установивший порядок получения соответствующей лицензии и ограничивший места их скопления: «Ни одно преступление, – сетует Дефо, – не обходится без участия этих негодяев; так, они вступают в сговор с грабителями, завозя жертву в заранее условленное место, где осуществляется дьявольский замысел»[358]. При этом Дефо отмечает следующий нюанс: владелец транспортного средства и сам извозчик – как правило два разных человека, и они должны нести равную ответственность в случае, если с пассажиром случилось неприятное происшествие.

Вклад представителей вышеуказанных профессий в эскалацию преступности более чем очевиден, но Дефо же не ограничивается рефреном жалоб, которые часто озвучивались его современниками, и представляет развернутый и глубокий экскурс, обнажающий социально-экономические корни исследуемого феномена. Рост цен на товары первой необходимости, к которым он относит уголь, свечи, хлеб и мясо, является следствием неформального соглашения между представителями соответствующих профессиональных общностей продавать продукцию без какой-либо привязки к ее рыночной стоимости. «Произвол торговцев углем, которые в течение долгих лет жонглировали ценами на уголь, опуская и поднимая их по своему желанию и разумению, был результатом умышленных спекуляций; и самый вопиющий случай имел место в правление Его Величества, когда в течение двух недель цена подскочила от двадцати трех до пятидесяти шиллингов…». Не лучшим образом поступают булочники, «которые закупают ограниченное количество зерна выше его рыночной стоимости и продают хлеб по совершенно абсурдным ценам»[359]. Дефо сетует, что бедняков буквально «стирает в пыль стремление не знающих жалости скупцов набить свои карманы» и выражает надежду на то, что «правительство заставит их быть честными даже против их воли»[360]. Какие именно элементы государственного регулирования экономики предлагает автор, остается неясным, но его размышления выдержаны в русле меркантилистических представлений: «… определить точно влияние монопольных цен на общество потребителей на тот момент было невозможно. Но уверенность в существующем государстве, их [меркантилистов – авт.] желание наделить государство неограниченной властью заставляли меркантилистов поверить в то, что государство способно решить все поставленные задачи за счет неограниченной власти»[361].

В контексте выраженного Дефо осуждения стремления бизнесменов получить прибыль, презрев этические и моральные нормы, представляется уместным привести цитату из классического труда М. Вебера: «И еще одно, и это самое важное: полезность профессии и, следовательно, ее угодность Богу в первую очередь определяются с нравственной точки зрения, затем степенью важности, которую производимые в ее рамках блага имеют для «всего общества»; однако в качестве третьего и, практически безусловно наиболее важного критерия, выступает ее «доходность»[362]. В рамках протестантской идеологии, где формирование мира «должно осуществляться посредством профессионального труда, активной деятельности в пределах социального миропорядка»[363], представление о профессиональной самореализации как единственном способе удостовериться в своем избранничестве легализовало стремление приобретателя к наживе. «Тот, кто не приспособился к условиям, от которых зависит успех в капиталистическом обществе, терпит крушение или не продвигается по социальной лестнице. Однако все это – явления той эпохи, когда капитализм, одержав победу, отбрасывает ненужную ему больше опору»[364]. Во время Дефо капитализм еще не одержал победу, но «лишних людей» из сельской местности, которые собственно и являлись его главным ресурсом, становилось все больше и больше. В сонных провинциальных городах для них не было места с точки зрения возможности трудоустройства,