Преступление и наказание в английской общественной мысли XVIII века: очерки интеллектуальной истории - Ирина Мариковна Эрлихсон

женский архетип. Женщина – это воплощение Евы, искусительница, по выражению французского социолога Ж. Липовецкого «необходимое зло, втиснутое в рамки лишенных всякой привлекательности занятий; это низшее существо, систематически недооцениваемое или же презираемое мужчинами»[309]. Двойственное отношение к женщине, априори обладающей меньшей по сравнению с мужчиной свободой в рамках социального статуса, но представляющей потенциальную опасность в биопсихологическом и сексуальном плане накладывало отпечаток на трактовку женского девиантного поведения. Теория «животности» женщины с легкой руки средневековых теологов объявляла женскую коварность и лживость фактором, дестабилизирующим общественное спокойствие и, в какой-то степени, источником правонарушений. «Следует заметить, что последнее обстоятельство в целом не противоречит реальности, ибо женщины традиционно совершали, например, убийства с применением яда, хищения путем обмана, разнообразные корыстные преступления путем злоупотребления доверия»[310]. В эпоху стремительного развития капиталистических отношений углубляются процессы роста социального неравенства и дифференциации потребления, процессами, а с ними усложняются способы хищения чужого имущества, к наиболее изощренным из которых относится мошенничество.

М.Н. Гернет отмечал, что «по группе преступлений против собственности разница процентов мужской и женской преступности сильно колеблется», в силу ограниченности социального статуса. Но все же на страницах Ньюгейтского календаря и материалах заседаний Олд-Бейли отразились истории незаурядных женщин, преуспевших в искусстве изъятия материальных ценностей с полного или частичного согласия жертв. Так, в восприятие женщин, как существ, в интеллектуальном отношении уступающих мужчинам, но одновременно склонных к изощрённому обману, укладывается преамбула, предваряющая историю Элизабет Грив. «Нет более справедливого утверждения, гласящего, что нет ничего хуже бесстыжей женщины, которая отбрасывает приличествующую ей скромность и демонстрирует вероломство, приписываемое древними сиренам и гарпиям…»[311]. Изобретательная особа выдавала себя за родственницу знатных особ, например, кузину лорда Норта, и предлагала за солидное вознаграждение протекцию в вопросах трудоустройства. Так некий Уильям Кент из Беркшира отдал ей все свои сбережения за то, чтобы получить место служащего таможни, но когда он прибыл в Лондон, то не обнаружил даже следов своей «благодетельницы». В 1775 г. Элизабет осудили и приговорили к высылке в колонии на два года, и заключает составитель «Календаря» так как упоминаний о ней более не встречалось, то можно сделать вывод, что «общество навсегда было избавлено от опасного элемента»[312].

Удивительной, достойной пера Дефо, была биография Мэри Янг, преуспевшей в искусстве грабежа и мошенничества и соединившей мужскую храбрость и женскую хитрость. Любопытны параллели между перипетиями жизненного пути Мэри и приключениями самой известной из галереи женских персонажей Даниэля Дефо Молль Флендерс. «Как ни у кого не вызывало сомнений реальное существование тех, от имени кого велось повествование в этих и других книгах Дефо, так не сомневались лондонцы и в том, что Молль Флендерс лицо подлинное. Если же она и назвалась вымышленным именем, то это вовсе не значит, что ее не существовало. «Но кто в таком случае скрылся под этим именем?» – спрашивали любопытные. В охотниках разрешить эту загадку недостатка не было еще при жизни Дефо»[313]. Данный вопрос лежит за пределами данного исследования, отметим лишь, что Молль – это собирательный образ, вобравший в себя элементы биографии и личностные характеристики знаменитых преступниц того времени, среди которых была вышеупомянутая Мэри Янг.

Мэри, урождённая ирландка, осиротела в раннем детстве и была взята на воспитание пожилой леди, научившей девочку читать, писать и в совершенстве владеть иглой. Молль же до четырнадцати лет воспитывалась у бедной, но благочестивой и образованной женщины, и к тому же пользовалась благосклонностью местных знатных дам, принимавших живое участие в ее судьбе. Но если героиня Дефо, перед тем подняться на вершину лондонского преступного мира, значительный отрезок жизни провела в тихой гавани респектабельных браков, а затем на положении содержанки, то Мэри вступила на скользкую дорожку в юном возрасте. В пятнадцать она влюбилась, но так как ее благодетельница запретила вступать в брак, юная авантюристка уговорила возлюбленного бежать с ней в Лондон, что он и сделал, предварительно ограбив магазин. Пара недолго наслаждалась «медовым» месяцем, так как сожителя Мэри арестовали и транспортировали в колонии. В Лондоне Мэри познакомилась с Анной Мерфи, введшей ее в банду карманников, которую та вскоре возглавила под псевдонимом Дженни Дайвер.

Всю жизнь Мэри следовала правилу Молль, гласящему, «что женщине никогда не следует быть содержанкой, если у нее достаточно денег, чтобы содержать себя»[314]. Она отличалась неординарностью мышления и творчески подходила к процессу обирания карманов: так, она приходила в церковь с накладным животом и парой фальшивых рук на нем, и пока прихожане внимали проповеди, виртуозно освобождала их карманы от золотых часов, монет, табакерок, шелковых носовых платков, а затем по объявлению возвращала их за вознаграждение. Облаченная в дорогой наряд, она стучала в дверь респектабельных домов и, притворяясь больной, просила впустить ее, отвлекая внимание, в то время как ее сообщник, переодетый кучером, вытаскивал из шкафов деньги и столовое серебро, золотые часы, кольца, табакерки. Дефо, тонкий психолог, на примере Молль Флендерс блестяще показал, как тонка грань, за которой преступление, впервые совершенное под давлением обстоятельств, превращается в навязчивую патологию. Предметы роскоши превращаются в денежный капитал, каждый прирост которого тщательно фиксируется, при этом грань между необходимостью и излишеством стирается. Эта та самая пружина, которая превращает имущество в капитал, не знающий пределов роста. Богатство в узком смысле, как его трактовал апостол Павел, а за ним святые отцы церкви, направлено на разжигание плотских страстей, – чревоугодие, пьянство, праздность, блуд. Капиталистическое же богатство есть проявление самого страшного, и труднопреодолимого, с точки зрения христианской морали греха гордыни, как стремления возвыситься над другими людьми. В рамках капиталистического мышления прибыль мыслится не как средство, удовлетворяющее потребности человека, а как самоцель, подчиняющая себе все человеческое существование. «Если рассматривать капитализм в координатах социально-экономических понятий, то желание богатства и страсть его приращения выступает конечной целью человека. Однако если посмотреть на него с духовной точки зрения, то мы увидим, что богатство (капитал) лишь средство. Средство для удовлетворения греховных желаний – плотских страстей, страсти властвовать над другими людьми. А христиане хорошо знают, что источников всех этих страстей является тот, кто противостоит Богу и пытается бороться с Ним»[315].

Артур Лавджой писал, что «одна и та же идея нередко проявляется, пусть и трудно узнаваемой, в самых разных областях интеллектуального мира»[316]. Карл Беккер в монографии «Небесный град философов восемнадцатого века», опровергая миф об «антирелигиозном» менталитете эпохи Просвещения, обосновывал тезис о движении и трансформации ключевых средневековых категорий в концепциях XVIII столетии: «По мере движения человеческие идеи и идеалы… встречают новые условия… Если эти