Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

тихим интеллигентным голосом говорит: «Россия против». После этого обсуждение теряло всякий смысл. Российское «нет» перечеркивало все замыслы республик, так как денег у них почти не было или они не хотели с ними расставаться ради общего блага, и все строилось в расчете на Россию. Иван Степанович был очень этой ситуацией недоволен.

В отношениях с бывшими союзными республиками бывало всякое. Допускали мы и разные благоглупости, например приняли решение о запрещении вывоза из России продовольственных товаров. Документ в чисто советском духе: каждый выезжающий мог провезти с собой только какую-то мелочь типа пачки сигарет, куска мыла и еще что-то подобное. Я недавно случайно наткнулся на этот перечень и очень посмеялся: что и от кого мы хотели этим защитить? Ведь дело было не в том, сколько мы разрешали брать с собой или отправлять по почте. Со страху, от ужасающего состояния внутреннего рынка в тот момент, мы не учли, что после либерализации цен их уровень в России окажется существенно выше, чем у соседей, а потому ни одному нормальному человеку не придет в голову что-то вывозить в больших объемах. Таким образом, потребительский рынок будет как бы защищен сам собой.

Конечно, мы тоже были детьми своего времени, хотя существовал опыт Прибалтики, которая уже повышала у себя цены, и тогда все коммерсанты срочно везли товары туда, а не оттуда. Но у нас практически не было простора и времени для анализа и маневра, надо было в кратчайшие сроки добиться сбалансированности рынка, для чего требовалось создать какой-то запас товаров. Ведь к декабрю было сметено все, а взять новое было неоткуда и не на что: золота нет, иностранные кредиты после путча заморожены.

В таких условиях, когда республики почти ничего не перечисляли в бюджет и вся нагрузка по союзным расходам лежала, по сути дела, на плечах России, чьи возможности были на пределе, делать российский бюджет как чисто республиканский было бы самообманом.

Еще до формального распада СССР мы начали готовить собственно российский и консолидированный бюджеты. С последним дело обстояло совсем плохо. Реально он мог опираться лишь на российские доходы, финансируя при этом часть общесоюзных расходов. После ликвидации СССР это раздвоение бюджета исчезло, но все проблемы остались. Нам, принявшим бремя союзной государственности, бремя ответственности за сохранение в лице России той великой державы, которой был (или считался?) Советский Союз, нужно было научиться содержать эту державу на гораздо более скромные средства. Перед нами стояла задача разработки реалистичного бюджета, учитывающего, с одной стороны, существенную часть союзных расходов, включающих расходы на содержание армии, на обслуживание внешнего долга, на внешнеполитическую деятельность, на инвестиции и так далее, а с другой стороны, весьма ограниченные, особенно по той ситуации, республиканские источники доходов.

Проще говоря, нам предстояло в расходной части нашего бюджета переложить на себя многое с прежнего союзного уровня, а в доходной части нужно было рассчитывать только на свои силы. Непременным условием минимальной сбалансированности бюджета было прекращение ориентации на его подпитку за счет работы печатного станка. Без этого все усилия по финансовой стабилизации теряли смысл.

Когда у вас дома переполнилась ванна и вода из нее уже хлещет на пол, можно, конечно, начать судорожно вычерпывать ее кастрюлей. Но если вы при этом забыли закрыть кран, то вся ваша работа, что называется, в пользу бедных. Аналогично наладить ситуацию с финансами и сдержать инфляцию, не перекрыв кран денежной эмиссии, превратившейся в основной источник финансирования гигантского бюджетного дефицита, было невозможно.

«Мои» экономические подразделения нашего Министерства экономики и финансов подготовили общий прогноз, где прикинули, каковы могут быть объемы производства, а значит и доходы бюджета. А потом, исходя из этих оценок и установленной нами в качестве максимально допустимой величины бюджетного дефицита в 10 % ВВП, начали просто по-живому резать расходную часть, оставляя из союзных затрат тот минимум, который Россия была в состоянии взять на себя. В значительной степени эта тяжелая работа легла именно на мои плечи.

Реализация непростого решения по резкому снижению централизованных капиталовложений далась мне в чисто организационном плане относительно легко. Я вызвал к себе начальника отдела капвложений Александра Ефимовича Федченко – глубоко уважаемого мной человека, который впоследствии стал одним из моих действительно сознательных помощников и сподвижников, и спросил, какие у нас имеются варианты и прогнозы. Он ответил, что есть вариант, учитывающий запросы министерств и регионов, который требует на инвестиции где-то под сотню миллиардов рублей (в ценах 1991 года). Есть другой вариант, разрабатываемый Госпланом исходя из традиционного урезания отраслевых запросов. Он требует примерно 65 миллиардов рублей. И есть вариант совсем жесткий: выделить на капвложения 45 миллиардов рублей.

Я, исходя из общей ситуации с бюджетом, сказал, что мы будем реализовывать совсем жесткий вариант: не более 35 миллиардов рублей. Конечно, это было, как говорится, волевое решение, но оно не было взято с потолка. Предварительно я посмотрел перечень строек и даже в жестком варианте нашел то, что мне казалось на первый взгляд лишним, от чего можно было отказаться относительно безболезненно. Не могу сказать, что я в то время знал до тонкостей все народное хозяйство страны, но я все-таки был экономистом, который всю жизнь работал в институтах, занимавшихся реальной экономикой, и для меня слова «государственные капитальные вложения» не были каким-то отвлеченным понятием. В конце концов, я около десяти лет был одним из авторов солидной программы под названием «Комплексная программа научно-технического прогресса и его социально-экономических последствий на 20 лет», которую готовил наш академический институт под руководством академика Анчишкина. Это был долгосрочный план развития народного хозяйства страны, обновлявшийся каждые пять лет и включающий в себя в том числе и основные необходимые направления инвестиций.

Одним словом, министром экономики России стал вовсе не моряк с Балтийского флота, принимающий решения, исходя из классового чутья. И потому я достаточно решительно вычеркивал из списков претендентов на госкапвложения такие объекты, как, скажем, Елабужский завод – эту вечную «стройку века», на которую у России тогда совершенно не было денег. По тем временам в одну лишь Елабугу надо было вкладывать десятки миллиардов рублей, то есть практически все, что у нас было.

Надо отдать должное дисциплинированности старых госплановцев. Когда я сказал Федченко, что мы будем сокращать капвложения до 35 миллиардов, он не возразил, хотя и посмотрел на меня с откровенным ужасом. На всякий случай я прочитал ему короткую лекцию о том, что нужно жить по средствам, о необходимости скорейшей финансовой стабилизации. Доверительно добавил, что он сам знает, как много денег уходит в песок. В завершение спросил: «Сколько объектов из числа строящихся за счет госкапвложений было