Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

в ней нуждающимся. Мы решили отказаться от прежней политики всеобщей социальной опеки, от демагогических принципов ответственности государства за социальное благополучие всех своих граждан, приведших к деградации советского общества.

Как я уже упомянул, одним из инструментов оживления экономической жизни страны должно было стать пробуждение личной инициативы людей. И это означало, что необходимо было снять всяческие препоны, мешавшие им зарабатывать, проявлять свои способности и деловую активность; создать максимально широкие стимулы для предпринимательской деятельности граждан. А с другой стороны, очень важно было сломать созданную десятилетиями социалистического общежития инерцию иждивенческих настроений, изменить порочную практику социальной богадельни. Речь шла о том, чтобы люди поняли, что не только государство-опекун, а в первую очередь они сами несут ответственность за собственное благополучие, что они сами должны искать возможности обеспечить себе достойный уровень жизни, а не ожидать постоянных социальных подачек со стороны государства. Вместе с тем, снимая с себя бремя социальной ответственности за всеобщее благополучие, государство, естественно, должно было (на переходном этапе радикальных реформ в особенности) проявить заботу о материальном положении тех конкретных групп населения, которые были не способны сами справиться со своими проблемами: о престарелых, одиноких пенсионерах, ветеранах войны, инвалидах, многодетных семьях. Оно должно было также взять на себя функции социальной поддержки безработных, учащейся молодежи, увольняемых в запас военнослужащих, поддержать появившуюся в то время новую для нашего общества категорию беженцев и вынужденных переселенцев, то есть всех тех, кто по разного рода обстоятельствам столкнулся с временными социальными трудностями.

В прежней системе под предлогом защиты бедных социальные программы более или менее ровным слоем «размазывались» на всех, но в итоге от этого выигрывали или богатые, или имевшие преимущественный доступ к соответствующим благам, что в социалистическом обществе часто было важнее, чем иметь деньги. Примеров, иллюстрирующих этот кажущийся парадокс, немало.

Советское государство тратило огромные деньги на субсидирование сельхозсырья, чтобы держать заниженными по отношению к реальной себестоимости розничные цены на основные мясомолочные продукты. Очевидно, что фактически выигрывали от этого более обеспеченные граждане, потреблявшие больше этих продуктов, и люди, имевшие доступ к ним через систему пайков, заказов, спецстоловых и распределителей (эти две категории граждан сильно пересекались). Например, большинство видов колбасных изделий даже в период относительного благополучия советской экономики были в продаже по государственным ценам только в нескольких крупных городах и в упомянутых уже специальных системах распределения. Аналогично формально общедоступное бесплатное здравоохранение кардинально различалось по уровню подготовки врачей, качеству оборудования и медикаментов в закрытых ведомственных клиниках и в обычных больницах где-нибудь в российской глубинке. Отмечу, что этот разрыв в государственной медицине ликвидировать не удалось по сию пору.

Это обстоятельство стало дополнительным аргументом ухода от принципа псевдозащиты всех и ориентации в первую очередь на помощь конкретным социальным группам, действительно нуждающимся в защите. Таким образом, изменение социальной политики было важно для нас и с точки зрения простой социальной справедливости: и из-за отсутствия у государства средств для сохранения социальных программ в прежних масштабах, и с целью преодоления иждивенческих настроений людей. Переход от всеобщей к адресной социальной поддержке был принципиальной сменой вех.

К сожалению, нужно признать, что механизм адресной социальной защиты заработал не сразу. Довольно значительный аппарат органов системы социальной защиты, здравоохранения, образования, который должен был обеспечивать выявление конкретных семей, нуждающихся в государственной поддержке, был абсолютно не готов к такой работе, медленно разворачивался, был часто забюрократизирован. Медленно запускалась и система конкретных механизмов поддержки. Ведь одно дело просто оформить человеку пенсию или пособие, исходя из универсальных критериев, и совсем другое – найти конкретных людей и адекватные формы помощи им. Свою негативную роль сыграл и раскол в некогда монолитной системе советских профсоюзов, выполнявших прежде, хотя и с массой бюрократических издержек, важные функции в социальной поддержке населения. Справедливости ради нельзя не признать и огромные объективные трудности выявления конкретных людей, нуждающихся в защите. Среди тех же пенсионеров существуют, как известно, люди, живущие в преуспевающих семьях, а есть одинокие старики и старушки, рассчитывающие только на свою пенсию. Меньше всего мне хотелось бы обвинить в провалах нашей социальной политики тех или иных руководителей, отвечавших за это направление. Например, Элла Памфилова, министр социальной защиты, действительно горела на работе, но уж слишком сложный участок выпал на ее долю. Даже сейчас, по прошествии трех десятков лет со времени начала реформ, эффективная система адресной социальной поддержки нуждающихся в России так и не создана до конца.

Важная попытка трансформации системы социальной защиты была предпринята в нулевые годы в рамках так называемой монетизации льгот. Ее идея состояла также в отказе от универсальных льгот в натуральной форме (типа бесплатного проезда на городском транспорте или бесплатных лекарств) с их заменой прямыми денежными выплатами. Согласитесь, право бесплатного проезда на метро, например, для пенсионеров мало улучшает жизнь стариков в малых и средних городах, где о нем можно только мечтать. Увы, идеологически правильная реформа была проведена столь коряво, что вызвала массовое недовольство населения и значительный перерасход средств бюджета в сравнении с запланированными. Отмечу, что именно социальное недовольство в связи с монетизацией льгот во многом отбило у власти желание дальше проводить серьезные социально-экономические реформы.

Были ли альтернативы?

И все же вопрос о возможности альтернативных путей выхода из кризиса и использовании менее радикальных методов реформирования экономики до сих пор время от времени возникает на повестке дня, в том числе и под углом зрения сегодняшнего развития реформ.

Были ли и какими могли быть эти альтернативные пути? Наиболее часто речь идет о разных вариантах решений, так или иначе базирующихся на сохранении или даже усилении жесткого административного контроля над экономикой и ходом экономических преобразований.

Про реально предлагавшийся Ельцину вариант, приписываемый авторству Юрия Скокова, я уже упомянул. Такие варианты были не просто неприемлемы по идейным соображениям. Главное, они были абсолютно неосуществимы на практике. Старая административная система управления, базировавшаяся на тотальном партийном и «гэбэшном» контроле, уже была разрушена. Новая российская государственная машина и система управления только создавались и были еще слишком слабы для реализации подобных подходов. Да и отношения с другими советскими республиками, хозяйственные связи с которыми имели существенное значение для экономики России, уже не могли быть построены на административно-принудительных методах.

Этот же фактор был одной из существенных причин, по которой в России нельзя было применить китайский вариант постепенных реформ под жестким партийно-административным контролем, на который часто ссылаются наши критики. Сил и возможностей для такого контроля у государства просто не было. Государственная машина была развалена. Руководящую роль КПСС, слава Богу, отменили еще до нас.

Кардинальное различие ситуации в наших странах наиболее ярко иллюстрирует самый драматический пример. Китайская армия