Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

Наверное, это звучит лихо: завернул корабли, открыл госрезерв. Да, даже у первого замминистра, правда, ключевого ведомства, поэтому имевшего ранг министра, власти было немало. Тогда было немного другое правительство, даже по количественному составу: нас было вначале немногим более двадцати человек. И министр был действительно Министром с большой буквы, особенно в экономическом блоке правительства. Я, например, кроме своего Минэкономики, отвечал еще за Комитет по госрезервам, Комитет по иностранным инвестициям, Комитет по ценам, почти за десяток научных институтов и еще за массу других организаций, которые курировал. А еще я возглавлял несколько правительственных и межведомственных комиссий с широкими полномочиями и ряд межгосударственных комиссий по сотрудничеству с нашими ведущими внешнеэкономическими партнерами. Сейчас все это делают зампреды правительства. В общем, власти у меня тогда хватало, но и ответственность была соответствующая.

Для иллюстрации трагизма ситуации не могу отказать себе в удовольствии привести еще один пример в силу современного особого положения главного участника того случая.

В конце декабря распоряжением правительства я был назначен председателем особой межведомственной комиссии по оперативным вопросам. Ее задачей было отслеживать ситуацию после начала реформы, в первую очередь последствия либерализации цен. В силу этого ко мне стекалась разнообразная оперативная информация от всех ведомств и регионов. Помню одно сообщение в правительство, подписанное вице-мэром того же Петербурга В. В. Путиным, отвечавшим за внешнеэкономические вопросы. Цитирую по памяти, поэтому не дословно (желающие проверить могут, несомненно, найти этот документ в архиве правительства). В оперативном донесении сообщалось, что мэрии удалось договориться о получении в рамках гуманитарной помощи сверх квоты 60 тонн (в цифре могу слегка ошибаться, все-таки прошло много лет) мясных «консервов для кормления собак». Завершалось письмо словами с явно угадывавшимся чувством справедливой гордости, что на несколько дней угроза дефицита пищевого белка в городе снята. Привожу этот пример без тени иронии по отношению к автору документа. Положение было по-настоящему аховое.

Угроза экономической катастрофы усугублялась охватившим страну кризисом системы управления. Прежний механизм директивного управления хозяйством полностью вышел к тому времени из строя. Не было сколько-нибудь надежных рычагов, позволявших мобилизовать и довести до потребителя те незначительные остатки товарных запасов, которые еще существовали, но придерживались их производителями или торговлей в ожидании дальнейшего повышения цен.

Ярким примером этого кризиса управляемости может служить возникшая той осенью ситуация с заготовками зерна. Они всегда были одним из наиболее красноречивых показателей состояния дел в нашей экономике и традиционно проходили еще со времен продразверстки под сильным административным нажимом. После августовского путча, окончательно разрушившего советскую административную систему, государственные закупки зерна упали в четыре раза. Наивные попытки правительства СССР закупать зерно у собственных крестьян за валюту провалились из-за отсутствия этой самой валюты. В долг даже совхозы отгружать зерно отказались. По данным Комитета по хлебопродуктам, централизованных запасов зерна в стране хватало лишь до февраля 1992 года. Это делало перспективу голода не выдумкой склонных к преувеличениям журналистов, а суровой правдой, с которой страна могла столкнуться уже к концу зимы.

Последний шанс на спасение – либерализация экономики

В общем, мы стояли на пороге настоящего краха, когда совершенно реальной была угроза остановки транспорта, прекращения работы теплоэлектростанций, отключения света и тепла. Увы, все это и было той реальной стартовой площадкой, с которой нам приходилось начинать свою деятельность. И естественно, что эта ситуация во многом диктовала общую логику реформ, последовательность конкретных шагов.

Позднее нам пришлось выслушать немало упреков в том, что мы выбрали неверный курс, что реформы нужно было начинать по-иному, что мы должны были двигаться гораздо медленнее, более осмотрительно. Эти упреки в адрес гайдаровских реформ звучат и сегодня. Причем высказываются они не только убежденными противниками любых перемен, мечтающими о возврате страны на рельсы административно-распределительной экономики, но и людьми, разделяющими в принципе идеологию экономического реформирования России. На это можно ответить только одно: мы пошли по единственно возможному в тех обстоятельствах пути. Наши действия были во многом детерминированы конкретными условиями, существовавшими в тот момент в России.

Разумеется, у нас было четкое общее видение того, какую экономику мы хотим построить в стране. В качестве генерального направления было выбрано создание современного рыночного хозяйства. И это направление было принято верховной властью России, в частности V съездом народных депутатов, давшим президенту карт-бланш на проведение рыночных преобразований. Выбранный общий курс задавал и основные стратегические параметры проводимой экономической политики, определял набор ее конкретных целей и задач.

Отдельно замечу, что теорию перехода от капитализма к социализму классики марксизма-ленинизма разрабатывали несколько десятилетий, а потом еще семьдесят пять лет их последователи теоретически обосновывали конкретную практику ленинско-сталинской политики. А вот теории (а тем более практики) перехода от социализма советского типа к цивилизованной рыночной экономике в нашем распоряжении осенью 1991 года не было. Создавать ее приходилось собственными руками, каждый день принимая решения в обстановке, далекой от приятной тиши парижских и лондонских библиотек. Конечно, нам помогало знание исторического прошлого развитых стран и, в частности, опыт послевоенного реформирования экономики Германии, Франции, Японии. Мы могли опереться и на опыт «азиатских тигров». Немало полезного удалось почерпнуть и из современной практики преобразований в восточноевропейских странах, вступивших на путь радикальных экономических реформ в постсоциалистическом обществе на пару лет раньше России. Не прошли даром и два-три года разработки программ экономических реформ, осуществлявшихся нами и нашими коллегами на рубеже 90-х годов. Не было одного: реальной практики реформ на территории бывшего СССР. Зато была конкретная ситуация развала хозяйства огромной страны, к тому же напичканной ядерным оружием и лишь обретающей свою новую государственность и политическую независимость. И именно эта реальная ситуация во многом определяла масштаб и последовательность наших действий.

Очень скоро нам стало ясно, что действенных и одновременно адекватно воспринимаемых обществом административных рычагов спасения ситуации у нас просто нет. Правда, некоторые люди из близкого окружения Ельцина (одним из их лидеров был Юрий Скоков, тогда первый заместитель председателя Правительства РСФСР) предлагали ему вариант «а-ля военный коммунизм»: уполномоченные с особыми правами на заводах, полупринудительное изъятие зерна у сельхозпроизводителей, тотальная система государственного распределения, карточки для населения. Это был бы гигантский шаг назад даже от половинчатых экономических новаций Горбачева – Рыжкова. А главное, это был путь в абсолютный тупик, кратковременное продление агонии старой системы. И еще важный момент. В нашем распоряжении не было красногвардейских отрядов, готовых силой оружия забрать зерно у крестьян. К счастью, не было и руководителей, способных отдать такой приказ. У Ельцина хватило мудрости эти предложения отвергнуть.

Оставался один шанс: максимально быстро запустить саморегулирующиеся рыночные механизмы экономического развития. Была сделана