Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

часов импорта. Валютные резервы Центрального банка составляли в один из дней всего 16 миллионов долларов, а во Внешэкономбанке, являвшемся тогда главным банком, обеспечивавшим внешнеэкономическую деятельность страны, к моменту нашего прихода во власть оказалось на 87 миллиардов долларов обязательств и примерно 25 миллионов долларов на счетах правительства. Мы получили в наследство сумму, которой сегодня располагает не то что крупная российская компания типа «Газпрома» или «Лукойла», а средняя торговая фирма или небольшой банк. Да что там компания. Дороже обходятся сейчас своим клубам ведущие российские футболисты. Наши предшественники не только сделали неплатежеспособным само государство, но и растратили все валютные средства российских предприятий, хранившиеся во Внешэкономбанке.

Мы тогда даже всерьез рассматривали вопрос об отдаче под суд управляющего Внешэкономбанком Юрия Московского. Однако вскоре из документов выяснилось, что он был лишь пешкой в валютных безумствах рыжковского и павловского правительств. Свою роль, хотя существенно меньшую, сыграл и силаевский Комитет по оперативному управлению. Единственно, в чем можно упрекнуть Московского, так это в отсутствии важнейшего для банкира качества: умения говорить нет, даже если указание приходит от Политбюро ЦК КПСС, президента или кабинета министров.

Золотой запас страны оказался почти в три раза меньше того, что мы могли ожидать, ориентируясь на средние показатели прошлых лет. На протяжении последних трех лет была промотана львиная доля этого запаса. Только за 1990–1991 годы из страны было вывезено 800 тонн золота, и золотой запас государства составлял в конце 1991 года лишь около 290 тонн. Иными словами, стало очевидным, что страна неплатежеспособна и не может обслуживать свой внешний долг. И все это при том, что огромные платежи по внешней задолженности, включая проценты, приходились не на некое отдаленное будущее, а уже на 1992–1993 годы. Так, в 1992 году мы были обязаны выплатить 20 миллиардов долларов внешнего долга. Ведь в большинстве своем полученные кредиты были краткосрочными.

Я не знаю, как собиралось выходить из этой ситуации горбачевское руководство. Может быть, оно жило ожиданием какого-то чуда. Ходила же в те годы фантастическая версия американского советолога Александра Янова о том, что где-то от Москвы до Воронежа или до Курска у нас закопан под землей гигантский медный кабель. И если его продать, то можно решить все проблемы. Увы, чуда не произошло. Явно действуя по принципу «после нас хоть потоп», союзные власти даже проценты по взятым ранее кредитам выплачивали за счет получения новых.

Эта политика была самоубийственна. Но даже она была в то время для нас уже недоступна. После августовского путча основные кредитные линии были заморожены, поставки за счет кредитов постепенно прекратились. А между тем почти вся экономика страны как в свое время при Брежневе привыкла сидеть на нефтедолларах, так сейчас была уже во многом сориентирована на западные кредиты. От внешних займов зависело снабжение крупных городов продовольствием; животноводства – кормами, в частности через поставки американского и канадского зерна; обеспечение многими потребительскими товарами. Использовались крупные кредитные линии из Италии, Германии, Франции, США, даже из арабских стран. Многие полуфабрикаты, материалы, комплектующие завозились в счет этих кредитных линий. Весь этот поток в четвертом квартале 1991 года практически пересох.

Ситуация с долгами и золотовалютными резервами страны, в силу засекреченности информации ранее нам недоступная, явилась для нас, честно говоря, неожиданным и тяжелым ударом. Естественно, можно было объявить Внешэкономбанк банкротом, благо некоторые займы были оформлены непосредственно на сам банк без формальных гарантий правительства. Но сделать это означало бы не просто потерять немалую собственность этого банка за рубежом, которая пошла бы с молотка. Объявить банкротом главный валютный банк страны было равносильно объявлению финансового банкротства самого правительства, а тем самым и государства. Оставался единственный выход: дать предприятиям возможность самим зарабатывать валюту, находить средства для импорта, то есть максимально либерализовать внешнеэкономические связи. Позже я остановлюсь на этих решениях подробнее.

Делим валюту со слезами на глазах

На первом этапе в части валютных расходов государства нам пришлось применить и административные меры. Для этого была, в частности, создана Валютно-экономическая комиссия при председателе Правительства РСФСР. Возглавлял ее Гайдар, а я и Петр Авен были назначены его заместителями. В комиссию входили представители Минэкономики, Минфина, МВЭС, Внешэкономбанка, ряда других ведомств. Ей было поручено рассмотрение всех вопросов, связанных с расходованием республиканского валютного резерва. В рамках этой комиссии в обязательном порядке рассматривались вопросы привлечения и использования иностранных кредитов. Здесь вообще решались все вопросы, связанные с движением валюты. Причем особенно пристально обсуждались вопросы выделения валюты тем или иным предприятиям, организациям, федеральным органам. Заседания комиссии обычно проводили по очереди я и Авен, а окончательно ее решения утверждались Гайдаром. Иногда он в последний момент что-то вычеркивал из подготовленных, буквально выстраданных нами предложений.

Вскоре, а именно в январе 1992 года, было принято решение, утвержденное, кстати, Верховным Советом, о замораживании всех счетов во Внешэкономбанке. Воспользоваться деньгами можно было только с разрешения правительства, то есть нашей комиссии.

Заседания комиссии превращались в психологическую пытку и для ее членов, и для просителей, которые требовали вернуть им их же собственные законные деньги. Дело в том, что реально этой валюты во Внешэкономбанке просто почти не было. Доллары и дойчмарки существовали лишь в виде записей по счетам. Согласитесь, что делить 25 миллионов долларов на огромную страну несколько труднее, чем 600 миллиардов долларов (не считая резервного фонда), которые были у нынешних властей накануне последнего кризиса.

В основном средства направлялись на закупку детского питания, медикаментов, в частности не выпускавшегося у нас инсулина, и на другие неотложные нужды преимущественно социального характера. До сих пор помню эпизод с генеральным директором известной космической корпорации «Энергия» академиком Семеновым. Он входит на заседание комиссии (а проводились они в бывшем зале заседаний Политбюро на Старой площади), неся под мышкой какой-то большой и непонятный агрегат. Сейчас охрана едва ли бы такое пропустила, но тогда все было проще и демократичнее. Потом оказалось, что это кухонный комбайн, разработанный космической фирмой в рамках активно насаждавшейся Горбачевым конверсии. Комбайн, правда крупноватый, они сделать сумели, а наладить выпуск к нему мини-электромоторов – нет. Решили закупить их в Японии на валюту, заработанную от американцев в рамках совместной космической программы. Я, как мог деликатно, стал объяснять ему, что денег этих фактически нет, да и комбайн их не самая насущная вещь для полуголодной страны. Семенов, кажется, так ничего и не понял. Только, глядя на меня в упор, спросил: «Как нет, это же наши деньги!» И не дожидаясь конца моего ответа, молча забрал со стола свой агрегат и так же молча, не прощаясь, вышел. Мне было искренне неловко перед