Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

У нас же, если бы мы поставили во главу угла приватизацию, потенциальные инвесторы были бы лишены возможности принятия таких осознанных решений. Какую бы отрасль советской экономики мы ни взяли, нигде нельзя было всерьез спрогнозировать реальные экономические перспективы того или иного предприятия, оценить, какими будут его экономические показатели после того, как перестанут искусственно сдерживаться цены на используемые им сырье и энергию и исчезнет занижение или, напротив, завышение цен на многие потребительские товары.

Из каких соображений должен тогда исходить потенциальный покупатель или инвестор, собирающийся вложить свои деньги в данную собственность? Как определить, выгодное это дело или разорительное, если у вас все цены перекошены? Даже при ваучерной приватизации, когда вы раздали не деньги, а псевдоденьги, некое «право покупки» какой-то части госсобственности, даже в этих условиях у человека должен работать нормальный экономический интерес. Он должен думать, взвешивать: в какое предприятие ему будет выгодно вложить этот самый ваучер, чтобы хотя бы в отдаленном будущем получить прибыль? Но как определить перспективу, скажем, нефтедобывающего предприятия, если у вас цены на нефть административно держатся на уровне 10 % от мировых и оттого нефтедобыча чуть ли не убыточна? А наиболее перспективными и выгодными формально оказываются предприятия легкой промышленности или автомобилестроения, поскольку розничные цены на некоторую их продукцию, наоборот, завышены в десятки раз относительно реальной себестоимости. Внешне почти любая швейная фабричка теоретически должна приносить бешеную прибыль на каждый рубль вложений (правда, эта созданная лишь централизованным ценообразованием прибыль потом отбирается государством в виде налогов, акцизов и так далее, но это, как говорится, другой вопрос). Таким образом, при перекошенной системе цен вы обязательно будете иметь искаженные экономические критерии для инвестиций.

Иными словами, без свободных цен невозможно провести и экономически обоснованную приватизацию для возникновения того самого эффективного собственника, поскольку эффективность предприятия в условиях свободных и заданных сверху регулируемых цен выглядит абсолютно по-разному. Поэтому вопрос о временном соотношении таких этапов реформы, как масштабная приватизация и либерализация цен, далеко не так однозначен, как это кажется некоторым критикам правительства, оспаривающим избранную нами последовательность действий.

Другое дело, что бо́льшая часть населения, формально ставшего у нас инвесторами через ваучерную схему, не была ни склонна, ни способна к решениям такого рода. Она действовала, как правило, в соответствии со своими интуитивными соображениями, личными привязанностями, ориентируясь на предприятия своего города. И по уровню своего образования, и по своей, так сказать, рыночной квалификации многие люди были далеки от того, чтобы действовать, опираясь на объективную информацию, квалифицированные прогнозы, знание рынка, понимание возможной будущей динамики цен и издержек. И тем не менее в приватизации у нас участвовало и много серьезных, крупных инвесторов, включая чековые инвестиционные фонды, объединившие ваучеры и средства населения. Им нужно было сделать свой выбор вполне осознанно. Однако принять оптимальное решение в ситуации, когда цены и издержки не сбалансированы, а, соответственно, эффективность предприятия условна, было бы просто нереально.

Наконец, крайне важным обстоятельством, диктовавшим логику наших экономических решений, был чрезвычайно высокий уровень инфляции, развал финансовой системы. Помимо глобальной задачи создания основ рыночной экономики, перед правительством стояла и конкретная острая проблема: избежать финансового краха, добиться финансовой стабилизации. В условиях, когда инфляция угрожала перейти в галопирующую, когда вся финансовая система была развалена, не было никакой возможности всерьез говорить о развитии производства, об инвестиционной активности, о структурной перестройке. В первую очередь необходимо было добиться того, чтобы деньги действительно стали деньгами, обрели реальную покупательную способность. Словом, та конкретная ситуация, в которой мы начали свою деятельность, заставила нас сделать основной упор не на стимулирование роста производства и его обновление, а на борьбу с инфляцией, на оздоровление финансов. Это предопределило и активное использование монетаристских методов, в частности ограничения денежной массы, поскольку без них побеждать инфляцию никто в мире еще не научился.

Когда у вас существует гигантский денежный навес, то есть не обеспеченная товарами денежная масса, то она постоянно будет давить на рынок, искажать всю структуру спроса и, соответственно, оказывать деформирующее воздействие на структуру производства. Конечно, в долговременной перспективе чем быстрее развивается производство, чем большими становятся его объемы, тем легче сбалансировать рынок. Но обеспечить устойчивый рост производства без финансовой стабилизации нельзя. В условиях высокой инфляции хозяйственники теряют всякие стимулы к расширению производства. Имея, например, какое-то сырье, часто выгоднее просто придержать его и спустя пару месяцев продать значительно дороже, вместо того чтобы пускать его в производство, расходовать дополнительные ресурсы на обработку, на рабочую силу. Точно так же инфляция губительна и для инвестиций, потому что отдача инвестиций требует времени. Затраты на оборудование, на сырье, на строительство делаются сегодня, а продукция появляется лишь через несколько лет. Конечно, она будет стоить тогда дороже, но и издержки на ее производство тоже станут значительно выше. В любом производстве с длительным циклом капитал, потраченный в условиях инфляции на начальном этапе, уже не окупается на конечной стадии. Высокая инфляция легче переносится торговым сектором с коротким циклом оборота средств. Она терпима для банковского сектора, который собирает деньги сегодня, а отдает их завтра, когда они уже значительно подешевели. Разумеется, заемщики банка тоже возвращают ему обесцененные деньги, но главный принцип банкира: купить деньги дешевле, чем продать их, – позволяет ему держаться на плаву и при высокой инфляции. Однако для производства и инвестиций, повторяю, инфляция является тяжелым бременем.

Все эти обстоятельства диктовали нам на первом этапе реформ необходимость нормализации прежде всего финансовой системы, которая создала бы условия для нормального развития производства и других сфер. Конечно, приведенные здесь соображения несколько упрощены. Я сделал это сознательно, рассчитывая на то, что эта книга попадет в руки не только профессиональных экономистов.

Переход к адресной социальной поддержке

Нельзя не упомянуть и еще об одном весьма важном элементе логики начинавшихся преобразований: о стратегии социальной защиты населения. Изначально было очевидно, что полностью избежать тяжелых социальных последствий экономической реформы будет невозможно. И действительно, жизнь показала, что наиболее сложные и болезненные проблемы, порожденные реформированием экономики, сосредоточились именно в социальной сфере. Они связаны с увеличением социальной дифференциации общества, со снижением жизненного уровня широких слоев населения, с резким ростом числа людей, оказавшихся за чертой бедности. Именно к социальному направлению реформы можно предъявить наиболее серьезные претензии. Тем не менее я убежден, что это связано не с избранной нами стратегией социальной политики, а с объективными и субъективными сложностями ее реализации.

Основная идея новой социальной политики заключалась в переходе от прежних принципов социальной поддержки всего населения, практически независимо от уровня его благосостояния, к адресной социальной помощи его конкретным группам, особо