Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

на мои задания, докладывали о выполнении поручений, и очень скоро у меня возникла опасная иллюзия, что быть министром довольно легко. Сидишь такой умный, все знающий и даешь мудрые указания, а все их беспрекословно выполняют. Этой иллюзии немало способствовало то, что в подчинении у меня находилась очень большая, отлично отлаженная, десятилетиями оттачивавшая каждый свой узел и винтик бюрократическая машина Госплана. Внешне она настолько покорна и послушна каждому твоему слову, что появляется ощущение ее полной управляемости. Но уже месяца через два-три тебя охватывает полное отчаяние, когда подчас ты видишь, что люди тебя не понимают или не хотят понимать. Ответы, которые они дают на твои запросы, являются чистейшей липой и отпиской. Документы тебе носят для галочки, принятые решения не исполняются. Замечу, что опытные аппаратчики подчас делают это специально, чтобы проверить, а иногда и подставить начальника. Особенно если он не вырос в их системе, да еще и младше их на пару десятков лет.

Приведу самый безобидный пример. Позже я подробнее расскажу о зарубежных поездках, когда нам нужно было убедить европейских кредиторов в том, что Россия может стать достойным преемником СССР, а сейчас лишь один эпизод. Собираясь в первую командировку во Францию, я попросил своих госплановских специалистов подготовить к поездке необходимые документы. Мне принесли толстую папку, я сунул ее в портфель в надежде изучить в самолете. Но когда раскрыл ее, просто охнул, потому что там оказалось полно бумаг с рекомендациями для ведения переговоров типа «вначале надо поздороваться», далее «можно справиться о погоде» и тому подобных. Как я понял, эту папочку носили начальству еще со времен если не Глеба Максимилиановича Кржижановского, то уж Николая Константиновича Байбакова точно. Видимо, раньше председателю Госплана нужно было обязательно напоминать, что в цивилизованном мире принято здороваться.

В папке было немало интересных сведений: географическое положение Франции, климатические условия, объем ВВП, уровень инфляции и еще много подобного. В ней было все, кроме того, что мне действительно требовалось: сколько мы им уже должны, идут ли и как переговоры по новым кредитам, какова общая ситуация с Парижским клубом кредиторов, каково отношение к объявленной в России программе реформ, к распаду СССР. Помню, я эту папку при первой же возможности отправил в мусорное ведро, но формально-то мое распоряжение они выполнили! Таких примеров, когда вроде бы все исполнялось, но в то же время вызывало ощущение полной бессмысленности происходящего, могу вспомнить десятки, если не сотни.

Впрочем, часто люди искренне не понимали, что от них требуется, так как не имели никакого опыта работы в рыночных условиях, а тем более по их созданию. Ведь более-менее грамотных специалистов, хотя бы что-то понимающих в рыночной экономике и изучавших западную экономику, было крайне мало. На наш институт в подборе кадров нельзя было опереться, ибо Гайдар уже забрал ведущих сотрудников в правительство. Просто из науки брать людей тоже было сложно, потому что на практике не только не «всякая кухарка», но и не всякий научный сотрудник способен управлять государством. В общем, кадровая проблема для меня очень долго, если не до самого конца, была одной из основных и труднорешаемых.

Поскольку новых людей взять было неоткуда, я был вынужден в основном опираться на старые кадры министерства. Кого-то я и сама жизнь убедили и перековали. Кто-то лишь по долгу службы перекрасился в рыночника. Поначалу приходилось часто действовать методом принуждения. Я был дико перегружен, потому что должен был читать каждую бумагу, которую мне приносили, иначе можно было напороть такого!

Помню, пришел один мой заместитель ко мне и без тени юмора заявил, что самый лучший способ либерализовать цены и вообще экономику – это составить план для каждого завода, довести его чуть ли не до каждого цеха, дать ценовые ориентиры, все рассчитать. И всем все будет ясно, дело пойдет! Он предлагал это совершенно искренне и был очень разочарован, что я не поддержал идею. Был у меня и другой заместитель – Владимир Алексеевич Азаров, курировавший машиностроение, транспорт и еще ряд отраслей. По прежней работе он был чистый отраслевик, специалист по автомобилестроению. У него всегда была своя точка зрения на все, что мы делаем. Вначале он лишь из уважения к должности соглашался со мной, но в итоге принял мои аргументы, поверил в нашу правоту и сам стал активным проводником нового курса. А уж при решении текущих задач таким людям не было равных. Скажем, когда приходили в министерство представители горьковского или какого-нибудь другого автозавода и просили, например, два миллиарда рублей, а мы могли дать всего 20 миллионов, я отправлял ходоков к Азарову. Он блестяще, на понятном директору языке объяснял, почему нельзя получить миллиарды, а надо соглашаться на миллионы.

Однако, столкнувшись на каком-то этапе почти с саботажем моих указаний, я невольно стал испытывать чувство, что в этом огромном механизме вообще ничего не управляется, а вся эта бюрократическая машина крутится вхолостую. Самым тяжелым было то, что сначала я не знал, как изменить эту ситуацию. У меня не было времени вызывать каждого человека и часами объяснять ему, какую задачу и для чего я перед ним ставлю. А все делать самому просто невозможно физически.

Тогда я стал часто собирать коллегию министерства, чего вначале не делал, памятуя о бессмысленности тех обсуждений, которые застал, придя в Госплан. Иногда я фактически читал им лекции о рыночной экономике, о новых методах государственного управления и регулирования. Каждое совещание тоже не ленился превращать в маленький ликбез. Одновременно сам активно подпитывался конкретными знаниями. Главное, что мы лучше узнавали друг друга. Люди видели и ценили, что к ним пришел не комиссар, а человек, искренне болеющий за дело и готовый учиться. И, может быть, только месяцев через шесть у меня появилась наконец уверенность, что я действительно стал министром, что я управляю министерством, что меня не только слушают, но и понимают, а мои указания действительно выполняют так, как мне бы того хотелось.

Должен отметить, что аппарат и отношения с ним – это вообще особая составляющая работы. Чиновничья братия в состоянии надолго блокировать, а то и вовсе загубить любое начинание. В советское время аппарат, особенно партийный, был практически всесилен. К сожалению, после короткого периода демократизации в первой половине 90-х бюрократия вновь начала набирать влияние. Как известно, сейчас государственных служащих разного уровня в России больше, чем было в Советском Союзе, несмотря на исчезновение огромного аппарата КПСС, комсомола, так называемого народного контроля и им подобных институтов. Засилье бюрократии приводит к тому, что принятие даже ключевых для страны решений, уже принципиально одобренных